Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф. Повести
Мы опять вместе. Я беру ее под руку, и мы выходим из гостиницы. Сейчас мы одни. Никто не обращает на нас внимания.
— Хочешь немножко потанцевать? — спрашивает Вера. — Тогда зайдем сюда. — Она показывает на танцевальный клуб, сквозь его прозрачные стены видны танцующие пары.
Мы заходим. Музыка. Земная хмелящая сознание музыка. Я долго не мог приучить себя к ней. В XVIII веке существовали более прозрачные и неспешные мелодии. Тогда танцевали менуэт и играли Моцарта, про которого кто-то сказал, что он писал музыку не для людей, а для ангелов. Я — не ангел. Но к Моцарту мне было легче привыкнуть, чем к современным композиторам.
Мы начинаем с Верой танцевать. У меня не очень-то это получается. Но она улыбается и одобрительно кивает мне:
— Ничего, ничего, дорогой. Ты раньше танцевал гораздо лучше. Но полтора года жизни в космосе на крошечной космической станции со счетов не сбросишь. Там было не до танцев.
— А откуда ты знаешь, что я был на космической станции? Разве я тебе об этом говорил?
— Нет, не говорил. Но я и так догадываюсь.
— Ты такая догадливая.
— Не смейся, милый. О том, что ты жил эти полтора года не на Земле, догадается каждый, кто поговорит с тобою. Ты так изменился. В тебе появилось что-то новое, незнакомое, то, чего я не замечала до нашей разлуки.
— Что ты имеешь в виду?
— Рассеянность. Иногда мне кажется, что только твоя оболочка здесь, а сам ты где-то далеко-далеко за миллионы километров отсюда. И в эти минуты мне становится страшно, страшнее даже, чем тогда, когда ты не хотел узнавать меня.
— Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— О чем же?
Она задала этот вопрос и вдруг словно забыла обо мне. Ее глаза смотрели в сторону, где стоял какой-то человек, казавшийся высоким, хотя он не выше среднего роста. Он улыбался Вере. Она тоже улыбнулась и кивнула ему.
— Извини, дорогой, — сказала она, — я сейчас же вернусь к тебе. Одну минутку.
Она отошла. Я оглянулся. Она подошла к высокому. По-видимому, это был ее старый знакомый. Потом она окликнула меня:
— Николай!
Я подошел. Высокий, или, вернее, казавшийся высоким, улыбнулся и протянул мне руку. Он не назвал себя. Я себя назвал, и довольно отчетливо:
— Николай…
— Коля, — словно поправил он меня. Это было так странно, будто он знал меня давно.
Глаза его смотрели на меня с интересом. Нет, незнакомые так не смотрят. Потом он раскланялся и ушел.
— Кто это? — спросил я Веру.
Прежде чем ответить, Вера удивленно взглянула на меня:
— Неужели ты его забыл за эти полтора года? Это физиолог и кибернетик Иванцев, Сергей Андреевич Иванцев, твой приятель. Ты же сам сколько раз мне говорил, что такие люди, как Сергей, родятся раз в два столетия. И ты умудрился его забыть? Ты же сам говорил, что он гений, обыкновенный, ничем не примечательный гений, вроде Павлова или Леонардо да Винчи.
— А что он сделал, чтобы его так называть?
— Ничего особенного. Создал новое физиологическое учение. Новую школу. Тебе этого мало? Но объясни, как ты мог его забыть?
13
Каждую ночь мне снится Дильнея, стоит закрыть глаза — и я там. Поворот бытия, сдвиг времени и пространства.
Когда я просыпаюсь, мне становится не по себе. Она далеко, моя Дильнея!
За свою продолжительную жизнь я возвращался на Дильнею несколько раз и каждый раз вместо друзей и родных встречал их потомков.
Мое призвание вечного странника превращало будущее в настоящее. Я появлялся, обгоняя свою эпоху, своих современников и самого себя. Что-то чудесное было в этих часах, днях и неделях, как бы открывалась дверь в новое небывалое бытие. Я попадал в новый век, не узнавал ни лиц, ни вещей. Но среди новых лиц и новых вещей я старался чувствовать себя уверенно. И только на Земле я теряюсь, словно не нахожу самого себя, и начинаю повторять слова Спинозы: «Нужно не плакать и не смеяться, а только понимать».
Но есть явления, которые я понять не в силах. Возвращаясь из университета, я замедлил шаги. Впереди шли два школьника. Они о чем-то болтали. Вдруг один из них позвал меня. Он громко произнес мое имя, не здешнее, а тамошнее, настоящее.
— Ларвеф, — сказал он.
Он обращался не ко мне, а к своему товарищу, но я вздрогнул, словно проснулся.
И второй подросток сказал так же громко и отчетливо:
— Эроя.
Тогда я нагнал их и спросил:
— Откуда вы знаете эти имена?
— А разве вы не читали научно-фантастическую повесть «Уэра»? — ответил подросток. — Почитайте. Там рассказывается об одном путешественнике, который летал со скоростью света. Его звали Ларвеф.
— Ларвеф это я.
— Вы шутите, — сказал школьник. — Он на вас не похож. У него почти не было рта.
— Я сделал себе пластическую операцию.
Оба подростка рассмеялись.
— Значит, вы прямо со страниц книги сошли на эту Улицу? — спросил второй подросток.
Меня поразила неожиданная правда этих слов. Я даже растерялся. Не сразу я ответил ему:
— Нет. Скорей я прямо с этой улицы попал на страницу.
Я всегда любил детей, даже когда сам был ребенком. Но это было давно, очень давно, несколько столетий тому назад. Я очень любил детей, может быть, и потому, что только в промежутке между путешествиями встречал их. Земные дети не так уж сильно отличались от дильнейских. И там, на Дильнее, я частенько заходил в школы и другие детские учреждения и рассказывал детям о своих путешествиях.
— Вы что, не верите мне? — спросил я.
Один из подростков более разбитной и бойкий ответил:
— Чему не верим?
— Тому, что я Ларвеф?
— Верим, — ответил он насмешливо и бойко, — но ведь не это главное — верим мы или не верим.
— А что?
— Ну как это выразить, когда читаешь — веришь, а когда прочтешь, думаешь — интересная сказка. А сейчас ведь я не читаю.
— Это правда, — сказал я. — Сейчас ты не читаешь, а идешь по улице. Но тут есть одна загвоздка. Сейчас я тебе покажу одну вещь, и ты перестанешь сомневаться.
Я достал из кармана универсальный лингвистический аппарат и протянул его подростку.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Володя.
— А твоего приятеля?
— Он просто Семенов. У него имя очень трудное. У нас все его Семеновым зовут.
Я сказал:
— Посмотри, Семенов, на эту вещицу. Ты французский язык знаешь?
— Нет, не знаю. У нас в школе проходят английский и банту.
— Ни одного слова не знаешь?
— Знаю только «бонжур» и «мерси».
— Маловато. Но сейчас ты все слова будешь знать. Вот нажми эту кнопку.
— Нажал. А теперь что?
