Бет Рэвис - Ярче солнца
И я тянусь к нему.
На этот раз выходит нежнее. Медленнее. Мягче. Теперь я чувствую его губы, а не голод.
Сосредоточиваюсь на теле, прижатом к моему. Кладу руку Старшему на грудь — сердце колотится так сильно, что я чувствую его биение не хуже, чем свое собственное.
Потом рука соскальзывает ниже. Его туника задралась сбоку, и я провожу пальцами по полоске кожи над бедром.
У Старшего вырывается стон, глубокий гортанный звук откуда-то из самой груди. Его руки скользят по моим спутанным волосам на плечи и мягко отстраняют. Но мы по-прежнему касаемся ногами под водой.
Вдруг он рычит, ударяя себя по шее.
— У меня нет на это времени!
Уязвленная, я отшатываюсь, но тут замечаю, как он наклонил голову. Его кто-то вызывает.
— Извини, — сразу же реагирует Старший, снова придвигаясь и заглядывая мне в глаза. — Звезды, Эми, прости меня. Просто… смерть Марай, да еще планета и… космос побери!
Мои глаза изумленно распахиваются, но Старший снова стучит себе по шее.
— Что? — гавкает он.
Медленно сажусь — теперь лежать стало неуютно. Старший слушает свой вай-ком, я пялюсь на гладкую поверхность пруда.
Понятия не имею, чего хочу. Я сказала Виктрии, что любовь — это выбор, а себе — что не обязана выбирать Старшего. Но мне никогда не забыть: когда его сердце перестало биться, мое остановилось тоже.
47. Старший
Она кажется такой грустной и одинокой, такой покинутой — и покинул ее я, хоть и по-прежнему сижу рядом на берегу пруда. Не стоило ее целовать. Это было как попробовать десерт до ужина — голод только усилился. Но я ничего не мог с собой поделать. Не знаю, почему Эми так на меня действует. Я ничего не могу поделать.
Но должен был. Учитывая, сколько у нас сейчас проблем, думать о поцелуях Эми надо в последнюю очередь. Я должен сосредоточиться на плане, а Эми — понять, чего она хочет. Я вижу в ее глазах немые вопросы, вижу, как она мучается от неспособности определить, что происходит между нами.
Она сидит молча, не глядя мне в глаза, и щеки у нее почти такие же красные, как губы.
Ее губы.
Нет.
Отворачиваюсь от нее. И от ее губ.
— Как там все? — спрашивает она тихо.
В груди поднимается звериный рев, и приходится потрудиться, чтобы проглотить его. Как там все? Рядом с ней я теряю голову, вот как! Я так ее хочу, что желание перекрывает все остальное, все остальные мысли в голове, все инстинкты, все барьеры. Желание пожирает меня — и мне страшно, что после меня оно примется за нее.
— Я про корабельщиков, — добавляет она, когда я не отвечаю. — Как они отреагировали на новости о планете?
Хмурюсь. Очевидно, Эми решила игнорировать все, что только что случилось, или я отпугнул ее своими перепадами настроения. Вот гадство. Вцепляюсь пальцами в волосы и дергаю за спутанные пряди, пытаясь вытянуть оттуда хоть какие-нибудь связные мысли.
— Они проводят тесты, — говорю я. — Если все укажет на то, что Центавра-Земля пригодна для жизни, то посадки, возможно, придется ждать всего несколько дней.
Эми сощуривается.
— Возможно?
Если б могла, она бы прямо сейчас посадила корабль.
— Эми, — говорю я осторожно, — мы не можем просто опуститься на Центавра-Землю. Нужно убедиться, что это безопасно.
— Какая разница? — всплескивает руками она.
— Мне есть разница. Я беспокоюсь о каждом жителе корабля.
— Но ведь все это займет только пару дней, да? — спрашивает она.
Может быть. Если нам повезет.
— Конечно!
— Тогда ладно, — выдыхает Эми. — Я волновалась… Чем раньше сядем, тем лучше.
— Не так уж тут плохо. — Отвращение в ее голосе меня задело.
Эми поднимает изумленный взгляд.
— Люди звереют. Марай убили.
— Без фидуса, — оправдываюсь я, — люди… они думают… они делают…
— Заткнись. — В голосе Эми звучит холодная ярость. — Есть хорошие люди. Есть плохие. Фидус ничего не меняет. Он просто скрывает хорошее и плохое под завесой бездумности.
— Но… — начинаю я, но решаю оставить эту мысль при себе: возможно, хорошее и правда стоит скрыть, если плохое скроется вместе с ним.
Марай бы так и подумала.
— Вода очень спокойная, — говорит Эми.
Я даже не пытаюсь скрыть изумление. Вот так, значит, да? Мы дошли до того, что можем целоваться до потери пульса, потом обсуждать убийства, и в итоге она переводит разговор на долбаный пруд?
— Разве там нет рыбы? — добавляет она.
Рыбы. Идиотской рыбы. Мы не расписываем стены таблицами, не устраиваем дежурства, не пытаемся выследить убийцу. Похоже, когда умирают не ее люди, а мои, ее это не очень-то заботит.
— Нет тут рыбы, — рычу я, вставая. — Уже нет.
Эми смотрит на меня с удивлением.
— Ты расстроен.
— Космос побери, Эми, конечно, я расстроен! — Она вздрагивает от моего крика. — Прости. — Провожу пальцами по волосам. — Извини. Просто… да. Я очень расстроен.
Она тянется к моей руке и открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем ей это удается, нас прерывает голос.
48. Эми
— О, простите, — говорит Лютор. — Не хотел мешать.
Хотя его лицо остается бесстрастным, взгляд задерживается на открытой полоске кожи у меня на поясе. Я дергаю рубашку вниз с такой силой, что запоздало думаю, не прорвут ли пальцы ткань ручной работы.
— Чего ты хотел, Лютор? — спрашивает Старший раздраженно. Не знаю, почему он так неприветлив — то ли потому, что Лютор прервал нас, то ли потому, что он знает, как тот близок к Барти и его революционным идеям. Потом он поворачивается к нему. — Звезды, Лютор, что с тобой случилось?!
Теперь моя очередь ухмыляться, глядя на его синяки и рассеченную губу.
— Ничего серьезного, — отвечает Лютор. — Ничего, с чем я не могу… разобраться сам.
Я не позволяю лицу выдать мой страх.
Лютор скалится было, смотря на меня, но Старший прожигает его взглядом, и он, пожав плечами, с тихим смешком уходит по тропе прочь.
— Этот человек — долбаная ходячая неприятность. Единственная причина, по которой он помогает Барти, — это то, что ему нравится мутить воду.
— Да, — отзываюсь я глухо. Перед тем как Лютор прервал нас, я собиралась рассказать Старшему о лестнице и обо всем, что выяснила за это утро.
Но Лютору очень хорошо удается меня затыкать.
Старший снова обращает все внимание на меня.
— Что такое? — Я не отвечаю, и он добавляет: — Эми, ты что-то знаешь? О Люторе? Он что-то сделал?
Рука вдавливает мои запястья в землю, перекрывает ток крови, пальцы впиваются в кожу над тонкими голубыми венами. Тут я опускаю взгляд и понимаю, что это моя собственная рука сжимает мне запястье.
