Аркадий Стругацкий - Третий глаз
— Ну что, прославиться захотел, на стенке почета висеть? Или, может, монумент с конем и змеей заслужить? Я так тебя понимаю, — игриво начал шеф.
— А вы проживете на свете, как черви слепые живут, — парировал я. — Это не мое, классик сказал.
— Я на свой счет и не отношу, — благодушно заметил шеф.
— Вы и мое исчезновение на свой счет не отнесли, — уколол я, — дескать, чего не бывает.
— Нет, мне уж хорошо известно, что бывает в царстве приоритетных технологий. Ничего не попишешь, мы маленькие, сверхполимер большой.
— Спасибо за метафору, Станислав Бонифатьевич. Так что, будем ждать, когда царедворцы отправят нас из тридевятого в тридесятое царство, чтоб мы там научились цели видеть?
— И что это из тебя сейчас поперло? Чем не жилось? Мало ли что они там говорят! Есть в конце концов законы.
— Законы — это обертка. А конфетка была та, а стала совсем иная.
— Угадал, Антон Антонович, я сладости уважаю. В любом случае они должны быть сладкими, а не горькими. Так что во всех конфетах что-то общее есть. Это я насчет законов, сам понимаешь. Получается, не надо делать резких движений.
— Еще прочитайте стих про “единицу ноль, единицу вздор”. Поэт не знал, что один не равно нулю, что это основа числового ряда. Ему, гуманитарию, простительно.
— Давай о другом, веселом, — предложил шеф. — Вот, например, нашлась петушку курочка. Твоя кассета оказалась у Брусницыной. Как и что — разбираться неохота, а девочка сама не колется. Шарон ходила с ней в прокуратуру, а там еще жив дурилка старорежимный, пособил. Заинтересованные стороны договорились полюбовно. Администрации отдали кассету с первичной записью, а она распрямила пальчик, и ты выпал.
— А вот не согласен, что я равен по стоимости кассете, — почти всерьез возмутился я.
— Это с Брусницыной выясняй в укромном уголке. Она девка неплохая.
— Что же мне теперь делать, кормилица наша, Станислав Бонифатьевич?
— А будто не знаешь, вариант один, закрыть клюв и не возникать. Ну, уважь начальство.
— Начальство уважай, а делай по-своему. Выкинуть вы меня не можете без аттестаций, испытательного периода, обязаны помурыжить, уязвить понижением в должности. Но я в любом случае использую время для проверки непорочности приоритетных производств.
Станислав Бонифатьевич сразу приобрел утомленный вид.
— Зачем тебе это надо, липкий?
— Затем, что в нашей хваленой сети экологического мониторинга ЭКОНЕТ какие-то грязные сволочи формируют сигналы-фальшивки и кормят нас дерьмом в сиропе. А мы, как примерные дети, только облизываемся да нахваливаем, дескать, еще, еще. Датчик вопит: “караул”, не знаю сколько времени, а мы без понятия. Засекли они меня быстро, у них мониторинг не чета нашему. Заперли сигнал где-то во внешней контуре, а потом и за внутренний взялись. Немного погодя и меня самого за ноздрю схватили.
— Ты с упорством, достойным лучшего применения, лопочешь “они, их”. Но подумай, только не местом, прилегающим к сиденью, кто это “они”.
— Хорошо, Станислав Бонифатьевич. Их — нет. Инспектор сам себя сдал в дурдом, а там еще и кривлялся, что чуть хребтина не треснула. Для смеха, что ли? И вдобавок милые датчики не хотят нас расстраивать и присылают сведения из Гостов.
— Подустал я, братец, — окончательно сник Станислав Бонифатьевич от моих резких речей, — давай-ка я тебя домой заброшу — а то ведь извалялся, и запашок какой-то идет. Проспись, а завтра уже прикинем, где тебе зеленый свет дать.
— У меня ваш зеленый свет уже на физиономии горит. Везите меня на службу, я вкалывать хочу. Согласно духу времени мне этого никто не запретит.
— Начудесишь ты при нынешнем духе времени, а мне не расхлебать будет, — засопел Управляющий. — Откуда в тебе столько яда? Сидел же тихо последние семь лет. Лопал, что дают. А сейчас на тебя и никакие пользительные примеры не действуют. Видишь же, чем всякие изыски кончаются. Голова не для того сделана, чтобы ее в каждую нору совать. Человек не кот, у него лишних деталей нет.
— Намек понял. Пускай семь, но жало-то из меня не вырвали. Немоляев тоже не пример. У него слишком мозги правильные были, вот от первого щелчка и сломался.
— В общем, я тебя предупредил, Антон Антонович. Безо всякой угрозы в голосе говорю. Что бы я ни решил, все равно буду неправ. Не хочешь замазаться — не надо. Но если позволишь себе нарушать уставные правила, буду пороть со всей строгостью, можешь йодом запасаться. И вообще, ты бы лучше на Брусницыну посмотрел как следует. Вернее, хватался бы за нее обеими руками и ногами, пока не поздно.
Короче, в контору он меня свез. Грустно за него немного, не новый, не старый, болтается, как вошь на гребешке. Таким с первого класса стало ясно, что плыть против течения силенок не хватит, захлебнешься — а хорошо жить хочется. Я тоже не блистаю, но мне отступать некуда. Всякие там заединщики, принципиальные товарищи, члены высших каст, они ведь не прощают отступников, даже раскаявшихся. Для них уже ясно — этот не свой, этот с червоточиной, как раскаялся, так и изменит вновь.
Приехать-то приехал, только очень уж стыдно стало. У нас сейчас все такие чистюли, на них и муха какнуть боится. Бонифатьевич перво-наперво меня на вахте отчитал, разнес за отвратительность и отбыл с гордым видом на начальский этаж. Я схватился за старый плакат про укрепление дисциплины, как древнегреческий герой за фиговый листок, прикрылся им. Только пробрался в свой загон мимо растерявшихся от моего вида сотрудников, явилась Брусницына с суперщеткой. Высмотрела, тьфу на нее. И началось: щетка, что дизель, работает, пыль столбом, ошметки летят, а девица вокруг меня ползает, только и виден ее внимательный острый румпелек.
— Ладно, будет, Шарон.
— Ничего не будет, умели ведь по помойкам лазать, свинячиться, теперь терпите.
Наконец, я ее за руку поймал, усадил в свое геморроидальное кресло.
— Я только размазать успела, — говорит, — а чистить еще не начала.
— Чистить — напрасный труд, меня проще на анализы сдать. Вы лучше скажите, как у вас кассета очутилась.
— Никак. Вернее, запросто. Только я никому не объясняю и вам не скажу. Кто вас знает. Непонятный вы пока что.
— Никто не хотел понимать, Шарон Никитична.
— Пусть думают, что у меня руки длинные.
— А они не будут мешать при ходьбе?.. Кстати, Брусницына, почему вас не было на рабочем месте в понедельник в час дня? Между прочим, я вместо вас на “Суперполимер” ездил.
— А я сидела на углу в мороженице вместе с Явольским. Он рассказывал, что ходит в группу просветления. Там их учат мысли из головы выбрасывать — это называется антирефлексивная терапия, — после чего они начинают ловить единую мысль. А та поймается и говорит им: “Отдайтесь, отдайтесь мне”. Он отдался ей и начал приставать, вот мы и опоздали с обеденного перерыва.
