Джордж Мартин - Хроники тысячи миров (сборник)
– Шон? Я Шон. Это я. Но Голос Карина – Крег.
Женщина чуть-чуть улыбнулась. Она все гладила, гладила Шон, лоб Шон. Кожа ее ладони была очень мягкой. Шон никогда еще не ощущала такого нежного прикосновения.
– Шон, моя возлюбленная, – сказала женщина. – Каждый десятый год, на Сборе.
Шон недоуменно заморгала. К ней вернулась память. Свет в лесу, цветы, вампиры.
– Где я? – спросила она.
– Ты всюду, где и не грезила побывать, маленькая Карин, – сказала женщина и тихонько засмеялась.
Стены комнатки поблескивали, словно темный металл.
– Здание, – пробормотала Шон. – Здание с ногами, все в цветах…
– Да, – сказала женщина.
– Ты… кто ты? Ты сотворила свет? Я была в лесу, и Лейн умер, и мои запасы почти кончились, и я увидела свет, голубое…
– Это был мой свет, дитя Карина, когда я спускалась с неба. Я была далеко, о да, далеко, в землях, о которых ты и не слышала, но я вернулась.
– Женщина внезапно встала с колен и закружилась, ее пестрая одежда затрепетала, замерцала, а голубая дымка завивалась вокруг нее.
– Я колдунья, против которой тебя, дитя, предостерегали в Каринхолле, – ликующе вскричала она, и все кружилась, кружилась, кружилась, пока, обессилев, не упала рядом с ложем Шон.
Никто никогда не предостерегал Шон против какой-нибудь колдуньи. Она не столько боялась, сколько недоумевала.
– Ты убила вампира, – сказала она. – Как ты…
– Я чародейка, – сказала женщина. – Я чародейка, и творю чары, и буду жить вечно. И ты тоже, Шон, дитя Карина, когда я научу тебя. Ты будешь путешествовать со мной, и я обучу тебя всем чарам, и буду рассказывать тебе истории, и мы можем стать любовниками. Ты ведь уже моя возлюбленная, ты ведь знаешь. Каждый раз на Сборе. Шон. Шон. – Она улыбнулась.
– Нет, – сказала Шон, – не я. Еще кто-то.
– Ты устала, дитя. Вампир ранил тебя, и ты забыла. Но ты вспомнишь, ты вспомнишь. – Она встала и прошлась по комнатке, погасила пальцами горящую палочку, приглушила музыку. На спине волосы у нее падали почти до пояса – спутанные вьющиеся пряди – буйные беспокойные волосы, которые при каждом ее движении взметывались, точно волны дальнего моря. Шон один раз видела море – много лет назад, еще до наступления глубокозимья. И не забыла.
Женщина каким-то образом погасила тусклые огни и в темноте вернулась к Шон.
– А теперь отдохни. Своими чарами я сняла твою боль, но она может вернуться. Тогда позови меня. У меня есть и другие чары.
Шон и правда клонило ко сну.
– Да, – прошептала она послушно. Но когда женщина отошла, Шон окликнула ее.
– Погоди, – сказала она. – Твоя семья, матушка. Скажи мне, кто ты.
Женщина остановилась в прямоугольной рамке желтого света – безликий силуэт.
– Моя семья очень велика, дитя. Мои сестры – Лилит, и Марсьен, и Эрика Стормджонс, и Ламия-Бейлис, Дейрдре д'Аллеран. Клерономас, и Стивен Кобольд Звезда, и Томо, и Вальберг – все были моими братьями и отцами. Дом наш в вышине за Ледяной Повозкой, а мое имя, мое имя – Моргана.
И она ушла, и дверь за ней закрылась, и Шон осталась одна.
Моргана, думала она, засыпая. Морганморганморгана. Имя вплеталось в ее сны, как голубая дымка.
Она совсем маленькая смотрит на огонь в очаге Каринхолла, смотрит, как языки пламени лижут и щекочут большие черные поленья, и от них сладко пахнет душистым колючником, а рядом кто-то рассказывает историю. Нет, не Ион, Ион тогда еще не стал повествователем – вот как давно это было. Рассказывала Тесенья, старая-престарая, вся в морщинах, рассказывала своим усталым голосом, полным музыки, своим колыбельным голосом, и все дети слушали. Ее истории были не такими, как истории Иона. Он повествовал только о битвах, войнах, да кровной мести и чудовищах – полным-полно крови, ножей и страстных клятв над трупом отца. Тесенья не старалась пугать. Она повествовала о шести путешественниках из семьи Алинн, заблудившихся в глуши с наступлением замерзания. Случайно они вышли к большому замку из металла, и жившая там семья встретила их большим пиром. Путешественники ели и пили вволю, а когда утерли губы и стали прощаться, были поданы новые яства, и так оно продолжалось и продолжалось. Алинны все гостили и гостили в замке, потому что никогда еще не едали ничего сытнее и вкуснее, но чем больше они ели, тем голоднее становились. Да к тому же за металлическими стенами установилось глубокозимье. В конце концов, когда много лет спустя пришло таяние, другие из семьи отправились на поиски шестерых странников. И нашли их в лесу мертвыми. Все они сменили свои добрые теплые меха на легкую одежду, их сталь рассыпалась ржавчиной, и все они, как один, умерли от голода. Ибо металлический замок звался Морганхолл, объяснила Тесенья детям, а семья, жившая в нем, называлась Лжецы и угощала призрачной пищей, сотворенной из грез и воздуха.
Шон проснулась нагая, сотрясаясь от дрожи.
Ее одежда все еще лежала кучей рядом с ней. Она быстро оделась: натянула исподнее, а поверх – толстую рубаху из черной шерсти, и штаны из кожи, и пояс, и куртку. Затем меховую шубу с капюшоном и, наконец, плащи. Ее собственный, из детской ткани, и плащ Лейна. Оставалась только лицевая маска. Шон облекла голову в тугую кожу, затянула шнурки под подбородком и так обезопасилась от ветров глубокозимья и от прикосновений чужой женщины. Оружие ее вместе с сапогами было небрежно брошено в углу. С мечом Лейна в руке и длинным ножом в привычных ножнах, она стала сама собой. И вышла за дверь, чтобы найти лыжи и выход наружу.
Моргана встретила ее смехом, звонким и мимолетным, встретила в комнате из стекла и сверкающего серебряного металла. Она стояла у такого большого окна, каких Шон еще не видела – лист чистого прозрачного стекла, выше высокого мужчины и шире большого очага Каринхолла, безупречнее зеркал семьи Терьис, знаменитой стеклодувами и шлифовальщиками линз. За стеклом был полдень, холодный голубой полдень глубокозимья. Шон увидела каменное поле, и снег, и цветы, а дальше – обрывы, по которым карабкалась, и замерзшую реку, петляющую между развалинами.
– У тебя такой свирепый и сердитый вид, – сказала Моргана, оборвав свой глупый смех. В буйные волосы она вплела полоски тканей и драгоценные камни на серебряных заколках. Они сверкали, когда она двигалась.
– Послушай, дитя Карина, сними свои меха. Холод не может забраться к нам сюда, а если бы и забрался, мы можем от него уйти. Есть, знаешь ли, и другие земли. – Она пошла через комнату.
Шон было опустила меч, но теперь вновь его подняла.
– Не подходи! – предупредила она, и собственный голос показался ей хриплым и чужим.
– Я не боюсь тебя, Шон, – ответила Моргана. – Не тебя, мою Шон, мою возлюбленную. – Она бестрепетно обошла меч, сняла шарф, легкую серую паутинку, украшенную крохотными алыми камешками, и обвила им шею Шон. – Смотри, я вижу твои мысли, – сказала она, указывая на камешки. И один за другим они изменили цвет: огонь стал кровью, кровь запеклась и побурела, а затем почернела. – Ты боишься меня, только и всего. Без злобы. Ты не причинишь мне вреда. – Она ловко завязала шарф под личной маской Шон и улыбнулась.
