Джон Варли - Титан (другой перевод)
— Из всего, что случается в этой жизни, мне особенно хотелось бы спросить Гею именно об этом. Да, все мы должны умереть и возвратиться в почву — тут у меня нет ни возражений, ни горечи. То, что мир кругл и что ветер дует, когда Гея дышит, — все это мне понятно. Бывает пора, когда приходится голодать, или когда могучую реку Офион целиком заглатывает пыль, или когда ледяной ветер с запада пробирает нас до костей, — все это я принимаю, ибо сомневаюсь, что могу хоть что-то с этим поделать. Гее приходится печься о множестве земель, и временами она отвращает свой взор от наших селений.
Когда лопаются великие небесные столпы, когда дрожит земля и все страшатся того, что мир расколется и полетит в никуда, — я не жалуюсь.
Но в пору дыхания Геи, когда ненависть овладевает мною, я перестаю что-либо понимать. Я веду мой народ на битву — и даже не замечаю, что рядом со мной падает мертвой моя родная дочь. Ведь я тогда этого даже не заметил! Она вдруг сделалась мне чужой, ибо небо наполнилось ангелами и настала пора с ними биться. Только потом, когда бешенство оставляет нас, мы считаем потери. Тогда-то мать и находит на поле боя свое мертвое дитя. А однажды и я нашел мою дочь — плоть от плоти моей — лишь раненную ангелами, но растоптанную моими же сородичами.
То было пять дыханий тому назад. Сердце мое болит все сильнее — и уже никогда не излечится.
Сирокко не осмеливалась нарушать безмолвие. А Менестрель поднялся, отошел к двери и стал смотреть во тьму. Прислушиваясь к его негромким рыданиям, Сирокко упорно разглядывала пламя свечи. Звуки эти ничем не напоминали человеческие рыдания — и все же она понимала, что Менестрель плачет. Некоторое время спустя он вернулся и устало присел к столу.
— Мы бьемся, когда нами овладевает бешенство. И не останавливаемся, пока не убиваем всех ангелов или пока они не улетают обратно в свои дома.
— Ты говоришь — дыхание Геи. Я ничего про это не знаю.
— Ты слышала, как она рыдает. Тогда из небесных башен дуют яростные ветры — холодный с запада и жаркий с востока.
— А ты никогда не пытался заговорить с ангелами? Разве они не выслушали бы твою песнь?
Менестрель пожал плечами.
— Кто станет петь ангелу и какой ангел станет слушать?
— И все-таки мне непонятно, почему никто не попытался… наладить с ними общение. — Фраза далась с трудом. В конце концов Сирокко остановилась на слове, которое в буквальном смысле означало «сдаться» или «драпануть». — Если бы вы вместе посидели и послушали песни друг друга, вам, быть может, удалось бы установить мир.
Воевода наморщил лоб.
— Откуда возьмется чувство-лада-среди-братьев/сестер, когда речь идет об ангелах? — Он пропел то самое слово, которое, из целого набора столь же малоподходящих, выбрала Сирокко. «Мир» среди титанид был универсальным состоянием, о котором и говорить было излишне. Что же до мира между титанидами и ангелами, то такого понятия их язык просто не вмещал.
— Наши люди не имеют врагов среди других рас, но воюют между собой, — сказала Сирокко. — И мы разработали методы улаживания таких конфликтов.
— Для нас это не проблема. Мы легко справляемся с враждебными чувствами к себе подобным.
— Вот бы вы нас этому научили. А я со своей стороны хотела бы продемонстрировать методы, которые освоили мы. Иногда стороны настроены слишком враждебно, чтобы сесть и поговорить. В таком случае мы помещаем между врагами третью, нейтральную сторону.
Менестрель сперва заинтересованно поднял брови, затем подозрительно нахмурился.
— Если вы так прекрасно все улаживаете, зачем вам тогда столько оружия?
Сирокко пришлось улыбнуться. Ничто от этих титанид не укроется!
— Затем, что не все так прекрасно. Наши вояки порой пытаются размазать друг друга по стенке. Но мы накопили столь страшное оружие, что долгой войны теперь просто не получится. И за мирный период мы, наверное, немного поумнели. В доказательство могу привести тот факт, что, уже по меньшей мере шестьдесят мириаоборотов имея возможность разнести нашу планету в мелкую пыль, мы так этого и не сделали.
— Шестьдесят мириаоборотов — огромный срок, — пропел Менестрель.
— Я не хвастаюсь. Ужасно жить, сознавая, что погибнуть может не только твоя задомать, не только твои друзья и соседи, но и вся твоя раса вплоть до грудных младенцев.
Менестрель, явно потрясенный, с серьезным видом кивнул.
— Так что выбор за вами. Мы же со своей стороны можем предложить вам или еще больше войн, или надежду на мир.
— Понимаю, — озабоченно ответил Менестрель. — Это трудное решение.
Сирокко решила промолчать. Менестрель понимал, что в его власти узнать про вооружение, которое предлагал ему Джин.
Свеча в настенном подсвечнике уже оплыла и погрузилась во мрак; лишь та, что стояла между ними, озаряла пляшущим светом женское лицо воеводы.
— Но где найти того, кто станет посередине? Думается мне, его очень скоро сразят дротики, брошенные с обеих сторон.
Сирокко развела руками.
— Как официальный представитель Организации Объединенных Наций я бы могла предложить свои услуги.
Менестрель внимательно на нее взглянул.
— Никак не затрагивая достоинства органа-заци-обеде-неных-наци, замечу, что мы никогда о такой не слышали. Почему ее должны интересовать наши войны?
— Организацию Объединенных Наций интересуют все войны без исключения. Хотя сама она ничем не лучше всех нас, вместе взятых, — то есть далека от совершенства.
Менестрель пожал плечами, словно с самого начала так и предполагал.
— Зачем же ты хочешь этим заняться?
— Во-первых, на моем пути к Гее мне все равно придется миновать территорию ангелов. А потом — я ненавижу войну.
Впервые Менестрель показался ей по-настоящему потрясенным. Очевидно было, что авторитет Шир-рок-ко в его глазах резко подскочил.
— Раньше ты ничего не говорила про свое паломничество. Это в корне меняет дело. Боюсь, ты слабоумна, но слабоумие твое свято. — Наклонившись над столом, Менестрель взял в свои большие ладони голову Сирокко и поцеловал ее в лоб. То был самый ритуальный жест, какой Сирокко видела у титанид, и он ее тронул.
— Итак, отправляйся, — пропел воевода. — А я больше и думать не стану о новом оружии. Жизнь достаточно страшна и без выбора того пути, что неотвратимо ведет к разрушению.
Потом он помолчал, явно о чем-то раздумывая.
— Если же по какой-то нелепой случайности тебе и впрямь удастся увидеться с Геей, хочу, чтобы ты спросила ее, почему должна была погибнуть моя дочь. И если ей нечего будет ответить, ударь ее по лицу и скажи, что это от Менестреля.
