Роберт Говард - Конан-варвар
- Выведи меня из этой проклятой пирамиды! - приказал циммериец, не в силах сдержать дрожь.
Ровным механическим шагом "мертвец" пошел к дверям. Еще раз окинув прощальным взглядом длинные шеренги саркофагов, трупы у алтаря и лицо китайца, уставившегося мертвыми глазами в пляшущие тени, Конан последовал за своим новым проводником.
Блеск пылающего Сердца освещал темный тоннель, словно роняющая золотые капли волшебная лампа. И в этом необычном свете один раз на границе тьмы мелькнул силуэт мраморного тела - это княжна Акиваша отступала перед светом. Одновременно с ней в темноте растворились и другие, еще менее похожие на людей темные фигуры.
Воскрешенный молча шел вперед, никуда не сворачивая. Конана, обливавшегося холодным потом, вновь стали одолевать беспокойство и подозрения. Можно ли было быть полностью уверенным, что это странное привидение прошлого приведет его к выходу? И в то же время он понимал, что в одиночку он никогда не разгадает ошеломляющую путаницу коридоров и тоннелей, и продолжал двигаться за студжийцем в круге сияния Сердца. Тьма расступалась впереди и вновь смыкалась за его спиной.
И вдруг, совершенно неожиданно, длинный коридор кончился, показались наружные двери, и в воздухе повеял пустынный ветер. Над головой ярко светились низкие звезды, и далеко в пески убегала черная тень зловещей пирамиды. Тхотмекрим молчаливым жестом указал вперед, а потом развернулся и вновь исчез во мраке. Конан задумчиво посмотрел ему вслед: тот ступал так уверенно, что создавалось впечатление, словно он знал, что идет навстречу неотвратимой судьбе или возвращается к вечному сну.
Очнувшись от оцепенения, король Акулонии пробормотал проклятие, выскочил из портала и изо всех сил побежал прочь, словно преследуемый сворой демонов. Не оборачиваясь и не обращая внимание на вырисовывающиеся вдали черные башни Кемии, он свернул к побережью и, задыхаясь, рванулся туда, гонимый каким-то чувством, похожим на панику. И это неимоверное усилие вырвало его разум из пасти тьмы, чистый горячий ветер пустыни выдул из его души кошмарные картины, а страх сменился безумным триумфом и радостью. Пустыня уступила место зарослям платанов, и через некоторое время впереди показалась черная поверхность воды, бухта и неподвижно стоявший на якоре "Смелый".
Пройдя по пояс в чавкающей грязной жиже берега, он добрался до чистой воды, убедился, что поблизости нет ни крокодилов, ни акул, нырнул и поплыл к судну. Возбужденный, со стекающей с него ручьями водой, он взобрался по якорной цепи на палубу, где его и заметил караульный.
- Просыпайтесь, мерзавцы! - радостно прорычал он, отбрасывая в сторону направленное ему прямо в грудь ошеломленным часовым копье. -Поднять якорь! Конец стоянке! Выдать пленнику полный шлем золота и отправить его на берег! Скоро рассветет, а нам еще до восхода солнца нужно вовсю гнать к ближайшему порту Зингара!
И он потряс над головой огромным драгоценным камнем, горевшим, словно горсть живого огня.
...И ВОССТАНЕТ ИЗ ПРАХА АРХЕРОН...
Зима кончилась. На деревьях появились первые листья, а молодая трава уже весело пробивалась под ласковым дыханием теплых южных ветров. Но большинство полей Акулонии лежали в запустении, и не одно пятно черного пепла указывало место, где некогда поднимались просторные дворянские усадьбы или цветущие города. Волки открыто бродили вдоль поросших травой дорог, а по лесам рыскали банды исхудавших, бездомных людей. Лишь в Тарантии можно было еще увидеть богатство и достаток.
Власть Валериуса походила на власть безумца. И в последнее время против него стали поднимать голоса даже многие из тех баронов, что первоначально были рады его приходу. Его сборщики податей одинаково обирали и богатых и бедных, и весь этот доход стекался из разграбливаемой страны в Тарантию, переставшую уже напоминать столицу, превратившись, скорее, в гарнизон грабителей, в сердце покоренной страны. Купцам, правда, жилось неплохо, но никто из них не мог быть уверен, что не сегодня-завтра его не схватят по ложному обвинению или доносу и не сгноят в темнице или в яме, а то и просто отрубят голову на плахе, и имущество его будет конфисковано.
Валериус даже не пытался расположить к себе подданных. Он опирался на военную силу Немедии и на отряды наемников. Ему было совершенно ясно, что он - марионетка в руках Амальрика и служит интересам барона, а поэтому нечего даже и мечтать об объединении Акулонии под властной рукой и освобождении из-под ярма захватчиков: во-первых - приграничные провинции будут сражаться против него до последней капли крови, а во-вторых сами немедийцы беспощадно сбросят его с трона, поняв, что он стремится к объединению королевства. Он попал в ловушку чужих властных амбиций и, терзаемый мрачными размышлениями, бросился в пропасть развратных и пьяных утех, как человек, живущий лишь сегодняшним днем и не помышляющий о дне завтрашнем.
Но тем не менее в его с первого взгляда безумном поведении был тайный смысл, настолько глубоко спрятанный, что его не понял даже Амальрик. Возможно, долгие годы, проведенные в изгнании, отучили его от сострадания и дружеских чувств, а быть может, и обретенная власть превратила его старые обиды в своего рода помешательство. В любом случае: его преследовало лишь одно желание - разорить всех своих старых союзников.
Ибо он прекрасно понимал, что его власть моментально кончится, как только Амальрик решит, что Валериус уже сыграл отведенную ему роль. Знал он и то, что, пока он разоряет свою отчизну, немедиец его терпит, поскольку раздавить независимость Акулонии входило в его собственные планы. Барону было нужно утопить страну в рабской зависимости и в конце концов полностью подчинить себе, а тогда, если повезет, завладеть всеми ее богатствами и ресурсами и с помощью ее народа вырвать из рук Тараскуза корону Немедии. Императорский трон был давней мечтой Амальрика, и Валериус прекрасно отдавал себе в этом отчет. А вот Тараскуз, похоже, еще не осознал этого, но Валериус ориентировался на то, что король Немедии проводит против Акулонии беспощадную политику, явно испытывая к ней ту ненависть, которую порождают застарелые войны. Не оставалось сомнений, что он преследовал цель полностью уничтожить своего западного соседа.
А Валериус хотел объединить страну в единое целое и сбросить с нее власть Амальрика. Он ненавидел барона Тора, впрочем, как и своих соотечественников, и тешил себя мыслью, что дождется дня, когда Акулония ляжет в руинах, а Тараскуз и Амальрик сожрут друг друга в безнадежной гражданской войне, что точно так же уничтожит и Немедию.
Было понятно, что победа над главными очагами сопротивления Понтейном, Гундерляндией и Боссонией означает конец правления Валериуса. Если исполнятся замыслы Амальрика, он, Валериус, станет не нужен. И поэтому, все время откладывая решительные удары по этим областям, он ограничивался беспорядочными грабежами и наездами, а на понукания, на которые не скупился Амальрик, уклончиво отвечал всевозможными призывами к осторожности и различными подозрениями.
