Роберт Силверберг - Сын человеческий
Доминировал то красный, то голубой, то зеленый, то коричневый. Некоторые зоны колонны казались более плотными. Искры сталкивались и погибали.
Неопределенная вершина колонны затенялась облаками. Клей услышал свист и треск, словно звук электрических разрядов. Этот одинокий могущественный сияющий стержень посреди пустынной равнины ошеломил его. Он казался спектром могущества, фокусом перемен и творений, осью вращения всей планеты. Прищурив глаза, он созерцал это великолепие.
– Колодец Первозданного?
Но проводника уже не было, и он должен был ответить сам – да, да, да и еще раз – да.
То самое место. Он пошел вперед. Он покорился. Он все принял. Он отдаст себя Колодцу.
34
Он стоит перед Колодцем. Широкий ободок, белый, словно кость, гладкий, как фарфор: в нескольких ярдах от него из неизмеримой бездны поднимается колонна света. Здесь, вблизи от нее, его удивляет отсутствие более величественных эффектов. В теплом воздухе чувствуется некоторая электрическая сухость и, может быть, озоновый привкус, но он ожидал более ярких ощущений. Колона кажется простой, как луч мощнейшего прожектора. Он делает еще шаг. Его движения медленны, но не от страха или колебания, ибо его путь теперь определен. Прежде чем войти, он хочет как можно больше понять. Ободок пропускает его, опускаясь вниз. Он еще стоит на плоскости, но пальцем выставленной вперед ноги уже касается начала изгиба. Ничто не гонит его, он желает этого сам. Я – жертва. Я – жертвенный козел. Я выкуп.
Он пойдет. Вот он начинает наклоняться, широко распахивает руки, раскрывает ладони к свету. Оболочка колонны кажется серебристой, зеркальной: он видит свое приближающееся лицо, темные глаза, плотно сжатые губы. Кончик носа касается колонны. Он падает в нее и чувствует себя невесомым и восторженным. Его спуск длится всего лишь мгновение. Как частичку золы, подхваченную восходящим потоком, его несет, кружит к верху колонны. Он свободно парит. Его физическое тело растворяется. Остается лишь сеть электрических импульсов. Теперь он не знает, поднимается он или падает. Внутри колонны он лишь ощущает чередование зон различной плотности и знает лишь то, что он кружится, вращается в сверкающем стоке Колодца Первозданного.
В колонне мелькают тени.
Некоторые странные. Многие знакомы. Он различает очертания котов, собак, змей, оленей, коров, свиней, бизонов, медведей, верблюдов и других созданий далекого прошлого. Они исчезли, здесь сохранились лишь их тени, отголоски. Вот он видит фигуры зверей настоящего времени, всех тех, кого он встретил в саванне и в других местах, пройденных во время путешествия сюда. Вперемешку с ними мелькают некие таинственные образы. Они стремительно проносятся и исчезают, оставив его наедине с его вопросами.
Может это формы жизни, которые еще будут? Или это животные, существовавшие между его эпохой и настоящим? А может, это фауна миоцена, олигоцена и эоцена, забытая даже в его дни? Он погружен с фантасмагорию пастей, клыков, рогов. Фонтан изобретений. Источник жизни. Как отличить сон от реальности? Кто эти химеры, сфинксы, горгоны, василиски, грифоны, вся эта орда отчаянных чудес? Из минувшего времени? Из времени еще не наступившего? Вихри снов, ничто больше, Фонтан Жизни?
– Человечество, – шепчет Клей. – Что же человечество?
Он видит все. Из тумана появляются темные фигуры. Неужели эта коричневая обезьяна хозяин яванского черепа? А эти клоуны австралопитеки?
Кто ты, массивный гигант, – человек Гейдельберга? Хотел бы он знать больше. Рядом с ним некто с плоской головой; встречаясь с ним взглядом, он чувствует лишь отдаленное родство. Затем светловолосый и оборванный проходит неандерталец, хватает его, заглядывает в глаза и обдает такой ужасной аурой, что Клей превращается в поток горячих слез, льющихся в бездну. А кто же другие? Художники в пещерах. Грызущие кости в Пекине. Первобытные лемуры. Терпеливые пахари плодородных земель Палестины. Строители стен. Охотники на мамонтов. Писцы. Фараоны.
Астрономы. Бездна выплескивает представителей человечества так быстро, что он не успевает разобраться, что он видит. Каждый вид, каждая неудачная попытка.
– Я – человек, – говорит неандерталец.
– Я – человек, – настаивает питекантроп.
И одетый в меха пещерный человек кричит:
– Я – человек.
– Я – человек, – объявляет австралопитек.
– Я – человек, – говорит на троне король.
– Я – человек, – это священник в монастыре.
– Я – человек, – астронавт в ракете.
– Я – человек, – кричат они Клею и теряются в стволе сияющего света, а он шепчет им вслед:
– Я – человек.
А кто же идет теперь?
Сфероиды в своих клетках, козлолюди, существа с жабрами и существа, сплошь состоящие из глаз, и многие другие. И это тоже человечество?
– Мы те, что изменились, мы те, что подчинились судьбе. Кто будет для нас свидетелем? Кто примет ответственность?
– Я, – отвечает Клей.
Они льются нескончаемым потоком, миллион миллионов форм, все объявляют себя людьми. Что ему делать? Он плачет. Он протягивает к ним руки и благословляет их. Как может быть такое невообразимое многообразие в одной расе? Зачем все эти преображения?
– Прости нас за нашу изменчивость, – кричат ему.
Он прощает их, и легион измененных проплывает мимо.
– А мы – сыны человеческие, – это уже вновь прибывшие.
Дыхатели. Едоки. Разрушители. Ждущие. Заступники. Скиммеры. Все обитатели настоящего времени. Клей внимательно разглядывает Скиммеров, надеясь узнать хотя бы одного из них, но эти ему незнакомы. Мимо проплывают чудовищные Заступники, затерянные в мечтах грязи. Отряд Разрушителей. Три неподвижных Ждущих. Клей чувствует себя так отстранение, как никогда прежде, ибо теперь он унесен в море образов: дочеловеческих, человеческих и послечеловеческих, приходящих и уходящих, подавляющих его, требующих от него успокоения, ищущих жертву, болтающих, смеющихся, плачущих…
– Хенмер? – зовет он. – Серифис? Ти? Брил? Ангелон? Нинамин?
Он их видит. Они притаились у самых корней колонны, глубоко в земле.
Ему не попасть туда. Они окутаны блеклыми цветами, их фигуры неясны. Он пробивается вниз, но его снова и снова выбрасывает вверх. Проходит время, и они исчезают. Они мертвы? Можно ли их спасти? Он понимает, что должен. У него есть опыт всей истории его расы. Он впитает все достижения мира. Он поднимется над собой, чтобы его Скиммеры не умерли. Свободно паря в колонне, он минует эру за эрой, лицом к лицу сталкиваясь то с измученным неандертальцем, то с самодовольным Разрушителем, то со сфероидом, то с козлом.
– Отдай мне свою печаль, – шепчет он. – Отдай мне свои неудачи, ошибки, свой страх. Отдай мне свою скуку. Отдай мне свое одиночество.
