Максим Курочкин - Аниськин и шантажист
Кирилл шел ровно на кочечку. И вот, когда заветная кочка была уже совсем близка, ноги его провалились не по-колено, как обычно, а гораздо глубже. Пару секунд Кирилл соображал, что произошло. Провалился он примерно по пояс – это плохо, но не страшно. Снег – не зыбучие пески, из его объятий можно выбраться. Страшно было то, что в сапоги и под джинсы медленно, но верно подтекала ледяная жижа.
– Что это? – почти без злости спросил он Митропию.
– Да не бойсь, это не прорубь, – махнула рукой девочка, – я ж еще не уголовница, на мокруху не пойду. Сначала надо жизнь повидать – острова, бриллианты, виски, – а потом и на нары можно. И то, если не повезет. Так что выберешься.
– Ничего не понял, – искренне признался Кирилл.
Злости действительно не было. Была обида, тоска, было очень неприятно от мерзкой сырости и холода. Было полнейшее непонимание. За что? С какими целями? По чьему приказу?
– Да уж куда тебе понять, – согласилась Митропия, – в институтах жизни не учат. Провалился ты в обычную яму. Мои одноклассники их в сентябре еще нарыли, для деревьев. Я не рыла, сказала, что у меня ухо болит.
– А чего не посадили? – без интереса, больше из вежливости, поддержал разговор Кирилл, пытаясь выкарабкаться из ловушки.
– А они где-то вычитали, что если ямы зимой постоят, талой водой напитаются, то деревья лучше примутся. Мне мальчишки говорили, что в ямах вода раньше подтаивает, а снег сверху целый лежит. Вот я и проверила на тебе.
– И что, все только ради эксперимента?
С Кирилла, наконец, стало сползать оцепенение, а его место медленно, но упорно занимала злость.
– Что я тебе, собака Павлова что ли, эксперименты ставить? – оскорбилась школьница, – тебя мне заказали. А я решила не убивать, а попугать только. Мне убивать нельзя, я ж говорила.
– За-ка-зали? – выбил зубами дробь Кирилл. – Кто?
– Ты чего, фильмов не смотришь? – голос девочки стал звонкий, чистый. Таким голосом во времена застоя читали стихи пионеры со сцены зала Большого Кремлевского Дворца, – какой же порядочный киллер заказчика за так выдавать будет? Вот ты мне денежку попредлагай, может, сторгуемся. Беру в десятикратном размере от оплаты покушения. А сколько мне заплатили за покушение, не скажу. Я должна быть добросовестной и честной, а то заказов мало будет.
– Пошла ты, – умудрился вставить в ее патетическую речь свое слово Кирилл.
В данный момент он не осознавал, что поступает непедагогично и недальновидно. В данный момент ему просто чертовски хотелось выбраться из ледяной жижи. И он больше не обращал внимания на предпринимающую дальнейшие попытки к торгу девочку. Он просто пытался выбраться.
Митропия поняла, что дяденька, которого она заманила в яму с водой не в духе, и предпочла ретироваться. Мужчины непредсказуемы и алогичны. Еще по ушам надает.
Кирилл не боялся простудиться. Организм молодой, здоровый, иммунитет не подточен несовместимыми со здоровьем привычками, выкрутится! Еще в школе милиции Виктор Августинович создавал им подобные ситуации – как-то раз даже заставил прямо в одежде лезть в прорубь и бежать два километра до ближайшего жилья. Даже насморк никто не схватил! Как говорил учитель: все дело в подсознании. Если человек твердит себе: простужусь-заболею, заболею-умру, так оно и выйдет. А если отнесется к экстремальной ситуации как к подарку судьбы – в смерче, землетрясении или градинах величиной с куриное яйцо тоже есть свое очарование – то и судьба будет к нему благосклонна.
Нельзя сказать, чтобы пробежка на свежем воздухе в мокрых штанах согрела Кирилла. Хорошо, что дома было жарко, как в Республике Гвинея-Бисау, а то у него еще два часа зубы выбивали бы соло барабанщика из композиции «Nightflight to Venus» подзабытой группы «Boney M».
Хотя Кирилл и был типом мужского пола, он еще не понимал, что лучшее средство всех времен и народов для согрева или иллюзии согрева – это стакан водки или самогона. Поэтому он грелся общечеловеческими способами.
Как смог, выкрутил штаны, повесил их перед печкой на веревочку, залпом выпил стакан приторно-сладкого обжигающего чая, заел его пол-банкой малинового варенья, подбросил в жадную пасть печи пару поленьев и зарылся в мохрах, щедро накиданных на печке. Слава богу, что дед еще находился в разведке, и самое теплое место в доме было свободно. Вскоре Кирилл согрелся и заснул.
* * *Его закопали в песок. Причем закопали не гуманно, оставив голову на воле, а с азиатской жестокостью: надели маску для подводного плавания и в этой маске закопали. Одна трубка вяло покачивалась над ровной поверхностью песка. Именно она не давала бедняге задохнуться. «Интересно, а если в эту трубку заползет гремучая змея или каракурт?» – без страха, почти с любопытством подумал он и попытался содрогнуться, что у него не совсем хорошо вышло – не больно-то легко дрыгаться в жарких объятиях песка.
Закопали его, естественно, в Калахари. Не потому, что там жарче, а потому, что так дальше от Родины, а следовательно, грустнее. Сквозь толстый слой песка до него доносились голоса. Они были гулкие, но громкие; знакомые, но не узнаваемые.
– Тебе пельмени с бульоном?
– Не, со сметаном.
– В смысле сметаны налить как бульона?
– Ты чего городишь-то? Эт меня с такого количества сметаны вспучит как жабу в брачный период. Сметаны немного надо, стакан вылей – и хватит. А бульон сам хлебай. Он сытна-а-ай!
– Фигушки, без бульона в два раза больше пельменей влезет. Я тоже со сметаной буду.
Закопанный хотел крикнуть, чтобы и ему оставили пельмений, но боялся открыть рот. Он прекрасно знал, что стоит ему только разжать зубы, и в рот хлынет колючий, прожаренный солнцем песок, засыплется мертвой, неудобоваримой тяжестью в желудок, забьет дыхательные пути, неприятно заскрипит на зубах. Тогда он решил собрать в кулак все мужество, на какое был способен, сгруппироваться и попробовать сдвинуть тяжелую глыбу песка над своим телом. Медлить было нельзя. Пельменей могло быть совсем мало. Он крепко зажмурил глаза, сжал зубы и дернулся. И тут же провалился в пропасть, пребольно ударившись лбом о ровное дно этой пропасти.
– Хе! Двадцать лет на этой печи лежу, и не разу не шмякался, а этот только раз забрался, и тут же кувыкнулся. Вот что значит без объявления чужое место оккупировать! Она, родимая, хозяина знает. Чужака враз отрыгнет, как грифель падаль.
– Гриф? – Кирилл открыл глаза. Не было пропасти, Калахари, маски для подводного плавания. Вокруг существовали лишь ухмыляющаяся физиономия Печного, перепуганная – брата и умопомрачительный, слегка пряный запах пельменей.
– Ты чего мокрый такой? – помог подняться ему Костик, прямо хоть выжимай.
