А. Азимов - Роботы утренней зари
— Я не могу этому поверить. Даже если он и видел в вас объект эксперимента, он все равно заботился о вас, как о человеческом существе.
— Нет. Вы говорите, как землянин. Возможно, на Земле по-другому смотрят на биологические связи. Здесь это не так. Я была экспериментальным объектом какое-то время.
— Даже если так и было сначала, доктор Фастольф не мог не полюбить вас, беспомощное существо, вверенное его заботам. Если бы и не было биологической связи, даже если бы вы — простите меня — были животным, он все равно полюбил бы вас.
— Вы так думаете? — с горечью сказала она. — Вы не знаете степени бессердечия таких людей, как доктор Фастольф. Если бы для его науки потребовалось прервать мою жизнь, он сделал бы это без малейшего колебания.
— Это смешно, доктор Василия. По всему его обращению с вами было ясно, что он любил вас. Я это знаю. И вы… предлагали ему себя.
— Он и это сказал вам? Да, это на него похоже. Ни на одну минуту, даже сегодня он не задал себе вопроса: а не смутит ли его дочь такое разоблачение? Да, я предлагала себя ему. А почему бы и нет? Он был единственным мужчиной, которого я, в сущности, знала. Он внешне был ласков со мной, и я не знала его истинных целей. Он был единственным для меня объектом. Он знал, что я познакомилась с сексуальным возбуждением в контролируемых условиях — под его контролем. Было неизбежно, что я, в конечном счете, потянулась к нему. Так я и сделала — потому что никого другого не было — и он отказал мне.
— И вы за это возненавидели его?
— Нет, не сразу, а только через несколько лет. Хотя мое сексуальное развитие замедлилось и исказилось, и последствия этого я чувствую до сего дня, я не осуждала его. Я слишком мало знала. Я искала извинения для него. Он очень занят. У него есть другие. Ему нужны женщины постарше. Вас, наверное, удивила бы изобретательность, с какой я придумывала причины его отказа. Лишь через несколько лет я начала понимать, что здесь что-то не так, и приступила к нему в открытую: «Почему ты отказал мне?»
Она сделала паузу и на минуту закрыла глаза. Бейли смущенно молчал.
Успокоившись, она продолжала:
— Он избегал ответа, насколько мог, но я снова и снова спрашивала: «Почему ты отказал мне?» Что касается секса, то у него в этом отношении проблем не было. Я знала несколько случаев. Помню, я думала — может, он просто предпочитает мужчин. Когда не стоит вопрос о детях, личное предпочтение в таких вещах не имеет значения: некоторым мужчинам женщины противны, и наоборот. Но с человеком, которого вы называете моим отцом, дело обстояло иначе. Он любил женщин, иногда молодых, таких же, какой была я, когда предлагала ему себя. «Почему ты отказал мне?» И он, наконец, ответил. Попробуйте догадаться, каков был его ответ.
Она замолчала и ждала.
Бейли неловко пошевелился и сказал:
— Он не хотел заниматься любовью с дочерью?
— Не глупите. Какая разница? Вряд ли хоть один мужчина на Авроре знает, кто его дочь. Нет. Он ответил — ох, я до сих пор помню его слова — «Ты дура! Если я свяжусь с тобой в этом смысле, как я сохраню свою объективность, и какая будет польза от дальнейшего изучения тебя?» В это время я уже знала о его интересе к человеческому мозгу. Я даже пошла по его стопам и стала роботехником. Я работала с Жискаром в этом направлении и экспериментировала с его программированием. Я ведь хорошо это делала, Жискар?
— Хорошо, Маленькая Мисс.
— Но я поняла, что этот человек не видит во мне человеческое существо. Пусть моя жизнь будет испорчена, лишь бы он не рисковал своей объективностью. Его наблюдения значили для него больше, чем моя нормальность. Тогда-то я поняла, кто я и кто он, и ушла от него.
В воздухе повисло тяжелое молчание.
У Бейли в голове слегка звенело. Он хотел спросить: можно ли было не учитывать сосредоточенности крупного ученого на важной проблеме? Как могли вы принять всерьез сказанное, возможно, в раздражении, когда человека вынудили к разговору, которого он не хотел? Доктор Василия замкнулась на собственной «нормальности» — что бы она ни подразумевала под этим — и исключила две, возможно, самые важные проблемы, стоявшие перед человечеством — природа человеческого мозга и заселение Галактики.
Это было куда менее простительно.
Но ничего этого он не сказал. Он не знал, как довести это до сознания Василии, и поймет ли он ее, если она ответит ему.
Чем он занят на этой планете? Он не понимает их жизни, как бы они не объясняли, и они не понимают его. Он устало сказал:
— Мне очень жаль, доктор Василия. Я понимаю, что вы сердитесь, но если бы вы хоть на миг забыли свою злость и подумали о деле доктора Фастольфа и убитого робота, вы, может быть, увидели бы, что мы имеем дело с разными вещами. Возможно, доктор Фастольф желал наблюдать за вами независимо и объективно даже ценою вашего несчастья, однако, это никак не приближает его к желанию уничтожить человекоподобного робота.
Василия, сильно покраснев, закричала:
— Неужели вы не поняли того, что я вам сказала? Уж не потому ли я вам все это рассказывала, что думала, будто кому-нибудь интересна печальная история моей жизни? Вы думаете, мне приятно так вот себя разоблачать? Я говорила вам все это только для того, чтобы показать, что доктор Хен Фастольф в самом деле уничтожил Джандера. Наверняка. Я не говорила этого, потому что никто, кроме вас, не был так глуп, чтобы расспрашивать меня из-за дурацких остатков моего уважения к этому человеку. Но теперь вы спросили, и я отвечаю и, клянусь Авророй, скажу кому угодно, даже публично: доктор Хен Фастольф разрушил Джандера Пэнела. Я в этом уверена. Вы удовлетворены?
42Бейли в ужасе уставился на обезумевшую женщину:
— Я не совсем понимаю, доктор Василия Зачем доктору Фастольфу разрушать робота? Какое это имеет отношение к его обращению с вами?
Василия порывисто дышала, и Бейли непроизвольно отметил, даже не сознавая этого, что, хотя Василия была такого же изящного сложения, как Глэдия, груди у нее были больше. Она постаралась овладеть своим голосом:
— Разве я не сказала вам, землянин, что Хен Фастольф интересовался человеческим мозгом? Он, не колеблясь, подвергнет его стрессу, чтобы наблюдать за результатами. Он предпочитает мозг неординарный, например, мозг ребенка, чтобы его можно было наблюдать в развитии. Любой мозг, лишь бы не примитивный.
— Но какая тут связь с…
— Спросите себя: почему он заинтересовался чужеземкой?
— Глэдией? Я спросил его, и он ответил. Она напомнила ему вас, и сходство в самом деле большое.
— Еще раз спрошу вас: вы поверили ему?
— Почему же не поверить?
