Джонатан Летем - Пистолет с музыкой
— Мой брат, — продиктовала она.
— Ты не помнишь своего брата, — ответила память.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
— Ортон Энгьюин, — напомнил я.
— Ортон Энгьюин?
— Это имя тебе ничего не говорит, — ответила память.
— Это имя мне ничего не говорит. Извините.
— Нет проблем, — сказал я.
Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.
— У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, — сказала Пэнси. — Я, право, не знаю.
— Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.
— Вам надо пользоваться своей памятью.
— У меня память нового типа, — сказал я. — Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.
— О! — сказала она и с минуту обдумывала это. — Звучит очень разумно.
— Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.
— Вы с Челестой, — радостно произнесла она. — Вы уезжали.
— Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?
— Доктор Тестафер, — сказала она в микрофон.
— Старый доктор Тестафер, — ответила память. Это звучало как начало детской сказки. — Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.
— Он ведь ваш партнер, — сообщила она мне. — Странно, что вы с ним не общаетесь.
— Я обязательно навещу его, — пообещал я. — Скажите, он все еще живет по старому адресу?
— Довольно! — послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри Фонеблюм.
— Барри! — Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. — Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.
— Мы знакомы, — саркастически заметил Барри.
Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки. Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб — на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.
— Ступай наверх, Пэнси, — твердо произнес он. — Нам с доктором Стенхантом нужно поговорить.
Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.
— О! — повторила Пэнси.
Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинку, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.
— О’кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.
Я пообещал, что передам.
Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.
— Меткалф, — произнес он. — Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.
— Быстро же ты вошел в семью, — заметил я. — Вот вам и эволюционная терапия.
— Пошел ты, — заявил он. — Тебе не понять моих мотивов.
«Пошел ты», похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.
— Попробуй заставь.
Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.
— Это Барри, — произнес он после двух гудков. — Дайте мне кенгуру.
Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.
— Вот черт, — сказал он, дождавшись ответа. — Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.
Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и кисло посмотрел на меня, наморщив лоб.
— Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, — заметил он. — Просто жадюга какой-то.
— Не жадюга. Скорее, гурман, — возразил я. — Если мне не нравится, я возвращаю. С процентами.
Он не улыбнулся.
— Что Пэнси тебе рассказала?
— Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть в вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.
Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело там, где кожа не побелела от напряжения.
— Пошел ты, Меткалф, — голос его ломался. — Я могу продырявить тебя прямо сейчас, только убирать лень будет. С такого расстояния не промахнешься.
— Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.
Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.
— Не называй меня Фонеблюмом!
— Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно, он не водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.
— Я же забыл твой интерес к генеалогии, — произнес он, оправившись немного. Но внутри него имел место конфликт — конфликт между манерами крутого парня и башкунчиковым поведением. — Это отражает трогательную способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.
— Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме связи между лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. — Разговаривая, я опустил ноги на ковер и задвинул колени под край большого журнального столика из стекла. — Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем, но не без задатков.
— Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать матери, вот и все.
— Твоя мать мертва, — возразил я. — Я все ботинки испачкал ее кровью.
Это должно было заставить его вздрогнуть, и оно сработало. Я двинул коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке порошка полетели на пол, а сам столик превратился в стеклянную стену, придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его на меня не мог.
Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.
— Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло разобьется, и убирать больше придется.
Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой на стекло, кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.
