Ли Бреккет - Долгое завтра
— Спасибо тебе, — с безмерным достоинством произнес Гутиэррез.
Лен заколебался, не решаясь войти, и вопросительно взглянул на Исо.
— Как она работает? — послышался голос Гутиэрреза.
— Чудесно Все идет, как по маслу.
Тишина. Сердце Лена бешено стучало, внутри будто что-то оборвалось. Из-за двери донесся еще один голос — деловой, чуть сдавленный, но достаточно внятный — голос Клементины. Исо тоже услышал его.
— Мне наплевать на них, — прошептал он. — Я пошел.
И он тихонько проскользнул в дверь, а Лен, осторожно ступая, последовал за ним. Клементина работала. Мигали лампочки на центральном пульте, внутри кипела жизнь.
“Мозг и сердце”, — подумал Лен.
— О, — в голосе Эрдманна слышалось явное облегчение, — привет!
На дисплее внезапно зажглась надпись, затем исчезла, экран снова стал темным, мерцал только маленький огонек, который указывал на то, что машина готова к работе. Исо затаил дыхание. Он молчал, потому что об этом просил Гутиэррез. Джулио извлек из кармана какие-то бумаги со словами:
— Жена была права, мне не нужно было приходить сегодня. Это она спрятала ключ. Но я не мог ждать. — Он взглянул на бумаги. — Я перерешал всю последовательность уравнений и нашел ошибку.
— И что? — Эрдманн напрягся.
— Все было спланировано отлично. Смотри сам. Вот.
Он передал бумаги Эрдманну, который бегло их просмотрел.
— Видишь, — с горечью сказал Гутиэррез, — она ошиблась, Фрэнк. Ты твердишь, что это невозможно, а она все-таки ошиблась.
— Джулио, я… — Эрдманн нервно встряхнул головой и в отчаянии перевел взгляд на Лена, затем вновь углубился в бумаги.
— Неужели ты не видишь, Фрэнк?
— Джулио, я не настолько хорошо разбираюсь в математике…
— О черт, ведь ты же инженер, и должен знать. Тут все просто. Вот она, видишь?
— И что же ты теперь хочешь от меня?
— Запусти эту программу вновь. Корректируй ее. И тогда ты получишь ответ. Понимаешь? Ответ!
Эрдманн облизал губы.
— Но если она сделала ошибку недавно, это может повториться и сейчас, Джулио! Почему ты не привел Вентца или Джекобса?
— Для проверки им потребуется целая зима, а то и больше. Клементина же может прямо сейчас заняться этим. Ведь ты проверил ее и сказал, что все идет, как по маслу. Поэтому я настаиваю сейчас прокрутить всю программу, пока она не устала. Вводи это.
— Да, но… Хорошо, я введу.
Эрдманн подошел к пульту и принялся нажимать какие-то кнопки. Гутиэррез ждал. Он не снял верхнюю одежду и не обращал на жару никакого внимания. Он не сводил глаз с Эрдманна, время от времени посматривал на компьютер, кивал и улыбался, подобно человеку, нашедшему чужую ошибку, которая подтвердила его собственную правоту.
Лен отошел ближе к двери. Он не мог смотреть на Эрдманна. Ему очень хотелось уйти, но он знал, что это невозможно. Огоньки на пульте мигали так заманчиво, неясный голос так завораживал, что он, как и Исо, не мог заставить себя сдвинуться с места. И тут Эрдманн обратился к ним:
— Я скоро освобожусь, ребята, и отвечу на все ваши вопросы.
— А может, нам лучше подойти попозже? — спросил осторожно Лен.
— Нет, — Эрдманн с опаской взглянул в сторону Гутиэрреза. — Нет, оставайтесь здесь.
Гутиэррез спокойно стоял, скрестив руки, и ждал. Эрдманн беспокойно ерзал, на лбу его выступил пот.
— Мне кажется, произошел сбой цикла, Джулио. Ее проверили не до конца.
— Ты рассуждаешь прямо как моя жена: не волнуйся, мол, все пройдет.
Послышался стук принтера, и Эрдманн подался вперед. Гутиэррез оттолкнул его, выхватил отпечатанную полоску бумаги. Он смертельно побледнел, лицо его исказилось, руки дрожали.
— Что ты сделал, Фрэнк! Посмотри, что ты сделал с моими уравнениями?
— Ничего, Джулио…
— Посмотри сюда! Нет решения, ищите ошибки. Нет решения! Нет решения!
— Джулио… Послушай, Джулио. Ты устал, ты работал слишком много. Эти уравнения я ввел правильно, но они…
— Они что? Договаривай, Фрэнк! Ну же, продолжай!
— Джулио, я прошу тебя, — с ужасающей беспомощностью начал было Эрдманн и протянул Гутиэррезу руку, словно ребенку, которого нужно успокоить.
И Джулио ударил его так неожиданно и с такой силой, что отразить удар не было возможности. Эрдманн пошатнулся, неловно взмахнул руками и упал, а Гутиэррез спокойно произнес:
— Вы оба против меня. Ты договорился с ней никогда не давать мне правильного ответа, чтобы я ни делал. Ты всю зиму совещался с ней, Фрэнк, и вы вместе смеялись надо мной. Но теперь я заставлю ее дать ответ!
Гутиэррез вытащил из карманов камни. Так вот почему он не снял пальто, несмотря на жару:
— Я заставлю тебя сказать, сука, заставлю! — и первый камень полетел в Клементину.
Стекло в центральной панели треснуло. Одно из больших стекол, за которым находилась память Клементины, разбилось вдребезги.
Эрдманн с трудом поднялся на ноги, взывая о помощи и пытаясь убедить Гутиэрреза остановиться. Но тот продолжал кидать камни, затем подбежал к машине. Он бил ее ногами, не переставая твердить:
— Сволочь, дрянь, я заставлю тебя хорошо работать, в тебе — вся моя жизнь и мой разум, я заставлю тебя сказать!
Эрдманн сцепился с ним:
— Лен, Исо, что же вы стоите, помогите мне! Его нужно удержать!
Лен медленно, словно лунатик, сделал несколько шагов вперед и схватил Гутиэрреза, неожиданно сильного. Удерживать его было очень трудно, еще труднее оттащить от полуразрушенного пульта, на котором зажигались и гасли красные огоньки, взывая о помощи. У Эрдманна из губ тоненькой струйкой сочилась кровь.
— Джулио, умоляю тебя, опомнись! Все в порядке, Лен, можешь отпустить его. Джулио, пожалуйста, перестань.
И Джулио как-то сразу сник. Его мышцы, которые еще секунду назад казались Лену сделанными из стали, расслабились и обвисли. Он посмотрел на Эрдманна и смиренно произнес:
— Кто-то против меня, Фрэнк. Кто-то против нас всех.
Из его глаз катились слезы, а Клементина продолжала молить о помощи красными огоньками.
“Ищи свой предел, — говорил когда-то судья Тэйлор, — ищи его, пока не поздно”.
“Я достиг этого предела, — думал Лен. — Правда, кажется, слишком поздно”.
Пришли люди и увели Гутиэрреза. Лен и Исо спустились вниз и провели еще один день рядом с бетонной стеной.
Наутро начались разговоры: “Его де отвели домой, приходил доктор и сказал, что он не в своем уме. Как, вы не слышали? Говорят, его будут теперь держать взаперти под надзором”.
“Всех вас держат взаперти в этом каньоне, — думал Лен, — ради этого Молоха[2] с медной головой и огненными внутренностями. Молоха, который свел с ума человека. Но наконец-то я знаю всю правду. Они никогда не получат ответ. О Господи, я пошел по-ложному пути. Горьким оказался запретный плод, я болен душой!”
