Рэй Брэдбери - В мгновение ока
— Как уйти, не попрощавшись? Вдруг я больше не вернусь? Хочу повидаться с друзьями, пожать им руки, похлопать каждого по плечу, ну, не знаю, что еще… потрепаться. — Помолчав, он договорил: — А я походил по городу — и не нашел никого знакомых. Кроме вас. Все разъехались.
Блестящий маятник настенных часов раскачивался туда-сюда с едва уловимым шорохом.
С безотчетной решимостью мисс Адаме взяла ночного гостя под руку и заставила преодолеть последние несколько ступеней, чтобы уйти от тяжелых сводов первого этажа в сторону последнего зала, который выглядел приветливее всех остальных.
— И здесь никого. — Он огляделся и покачал головой.
— Ты так считаешь?
— Не понимаю, где все? Раньше мои приятели забегали сюда за книжками; бывало, обменивали даже после закрытия. А теперь?
— Теперь все реже, — сказала она. — Но я не о том. Ты хоть понимаешь, что Томас Вулф[65] ошибался?
— Вулф? Великий и могучий? В чем же его ошибка?
— В заглавии одного из романов.
— «Домой возврата нет»? — догадался он.
— Вот именно. Он ошибался. Дом — это здесь. Здесь твои друзья. Ты здесь проводил летние каникулы.
— Точно. Мифы. Легенды. Мумии. Ацтеки. Злые колдуньи, что плюются жабами. Я действительно отсюда не вылезал. Но старых знакомых уже нет.
— Посмотрим.
Не дав ему опомниться, она включила лампу с зеленым абажуром, которая выхватила из темноты отдельный столик.
— Уютно, правда? Теперь в библиотеках чересчур много света. Но в каких-то уголках непременно должен царить полумрак. Ты согласен? Должна быть тайна. Чтобы по ночам с полок спускались неведомые звери и замирали в этом тропическом свете, перелистывая страницы своим дыханием. Ты, наверно, думаешь, что я свихнулась?
— Ничего такого не заметил.
— Слава богу. Присядь. Теперь я знаю, кто ты такой, и все будет, как прежде.
— Такого не бывает.
— Вот как? Сейчас увидишь.
Она исчезла за стеллажами, вернулась к столу с десятком томов и каждый поставила вертикально, чтобы ему были видны сразу все заглавия.
— Летом тридцатого года, когда тебе было — дай сообразить — десять лет, ты проглотил все эти книги за одну неделю.
— Изумрудный город? Дороти? Волшебник? Узнаю!
Она подвинула поближе другие книжки.
— «Алиса в стране чудес». «Алиса в Зазеркалье». Месяц спустя ты снова попросил и ту и другую. Я говорю: «Да ведь ты их только что прочел!» А ты в ответ: «Прочел, да не все запомнил. А нужно другим рассказать».
— Надо же, — тихо откликнулся он. — Неужели это правда?
— Чистая правда. Ты и другие книги по десять раз перечитывал. Мифы Древней Греции и Рима, предания Древнего Египта. Скандинавские саги, китайские сказки. Ты был всеядным.
— Сокровища Тутанхамона извлекли из гробницы, когда мне было три года. Я видел иллюстрацию, которая меня поразила. Что тут еще хорошего?
— «Тарзан, повелитель обезьян». Эту ты брал…
— Раз тридцать! А вот: Джон Картер, «Марсианский маг» — сорок раз! Боже мой, как вы все помните?
— Да ведь ты здесь каждое лето дневал и ночевал. Прихожу с утра пораньше открывать библиотеку — ты уже тут как тут. Уходил разве что пообедать, да и то иногда приносил с собой бутерброды и жевал их в садике, возле каменного льва. Бывало, засиживался у нас до ночи, тогда приходил отец и за ухо тащил тебя домой. Как можно забыть такого читателя?
— Нет, все равно…
— Ты никогда не бегал с другими ребятами, не играл ни в бейсбол, ни в футбол. Почему?
Он опустил глаза.
— Так ведь меня караулили.
— Кто?
— Сами знаете. Те, которые не читали. Вот они и караулили. Те самые. Эти.
Он вспомнила:
— Ах, да. Хулиганы. Из-за чего они не давали тебе проходу?
— Из-за того, что я любил книги, а их компанию не переваривал.
— Поразительно, что ты не сломался. Я наблюдала, как ты, сгорбившись над столом, просиживал здесь вечера напролет. Совсем один.
— Нет, не один, а в хорошей компании. Это и были мои друзья.
— Вот еще кое-кто.
Она выложила на стол «Айвенго», «Робина Гуда» и «Остров сокровищ».
— Ага, — обрадовался он, — наш странный и загадочный мистер По. Как я обожал его «Маску красной смерти»!
— Ты ее брал так часто, что я завела для тебя карточку длительного учета, чтобы ты мог держать книгу дома, пока ее не затребует другой читатель. Требование поступило через полгода, и для тебя это было настоящим ударом. Через неделю я снова выдала тебе Эдгара По и продлила на год. Да, кстати, ты эту книгу?…
— Она у меня в Калифорнии. Хотите, чтобы я ее?…
— Нет, нет. Ничего страшного. Давай смотреть дальше. Это все — твои книги. Сейчас еще принесу.
Мисс Адаме несколько раз уходила и возвращалась, но каждый раз с одной-единственной книгой, неся ее, как особую ценность.
На столе уже поднялся настоящий книжный Стоунхендж; теперь внутри него росло второе кольцо, где каждый том высился в полный рост, отдельно от соседей, в гордом величии. Сполдинг каждый раз называл вслух заглавие и автора, а потом перечислял имена сидевших много лет назад за тем же столом — кто-то беззвучно шевелил губами, а кто-то не мог удержаться и шепотом читал самые захватывающие страницы вслух, да с таким упоением, что никто на него не шикал, никто не одергивал: «Тише ты!» или «Про себя!».
Она поставила первую книгу — и налетел ветер, который принес с собой заросли ракитника и молодую девушку, потом повалил снег, и кто-то издалека окликнул: «Кэти!», а когда снегопад прекратился, за столом, прямо напротив, уже сидела девочка, с которой они в шестом классе вместе бегали в школу: она смотрела в окно и разглядывала принесенный ветром ракитник, снег и ту девушку, заплутавшую среди другой зимы.
Вторая книга заняла свое место — и по зеленым полям галопом помчалась великолепная вороная лошадка, а в седле сидела другая девочка, которая, когда он был двенадцатилетним мальчишкой, робко передавала ему записки, прячась за учебником.
Потом возникли отдаленные, призрачные черты Снегурочки, но ее длинные золотистые волосы, будто струны арфы, почему-то перебирал летний ветер; она осталась плывущей в Византию, где слух императоров утром и вечером услаждали золотые соловьи в заводных клетках. Это была она — та самая, что осталась бегущей вокруг школы к глубокому озеру десять тысяч закатов назад; она не вынырнула, ее так и не нашли, но она вдруг очутилась здесь, под зеленым абажуром настольной лампы, и открыла Йейтса, чтобы наконец-то отплыть из Византии домой.[66]
А по правую руку от нее — Джон Хафф, чье имя запомнилось отчетливее других: он хвастался, что залезал на каждое дерево в городе и ни разу не свалился, он из конца в конец перебегал бахчу по дыням, не касаясь ногами земли, одной палкой сбивал целый град каштанов, на рассвете горланил под окнами и сдавал учителям одно и то же сочинение по Марку Твену четыре года подряд, пока его не уличили; прежде чем раствориться, он выкрикнул: «Зови меня просто Гек!»
