Александр Марков - Локальный конфликт
- Зачем ты остановился?
Малик ткнулся носом в грудь Алазаева, встретился с ним глазами, приподняв голову. Он и не заметил, что Алазаев остановился и дождался его.
- Не подумай ничего плохого, - мальчишка запнулся, - ну как бы тебе сказать, я там... это... ну - злость свою закопал, что ли. Вот. - Малик изложил все это сумбурно, часто сбиваясь, мысли у него разбегались по нескольким направлениям, и он не знал, по какому из них надо последовать. Понимаешь?
- Молодец. Кто много злится - тот редко доживает до пенсии.
- Я думал, ты меня не увидишь. У тебя что, глаза на затылке?
- Ты разве не замечал?
- Не знаю, - Малик облизнул губы.
- Вкусно? - спросил Алазаев.
- Что?
- Губы.
- А-а-а. Нет. Немного пересолено.
- Значит, лучше пропустить это через опреснитель?
- Чего?
- Нет, нет. Это я о своем. Не обращай внимание.
- Странный ты какой-то сегодня.
Они вышли на плоскогорье. Эхо, даже подслушав их разговор, уже не могло далеко унести его. На равнинах оно терялось, не знало, куда лететь, никак не могло найти дорогу и жалось к говорящим, как пугливая городская собака, впервые оказавшаяся в лесу.
- Пойдем, пойдем. Не останавливайся. Или у тебя еще осталась злость?
В ответ Малик покрутил несколько раз головой из стороны в сторону, сначала вправо, потом влево, сопровождая все это не очень протяжным возгласом, которого на все мотание головы и не хватило. Что-то вроде "Э-а".
Ноги гудели от усталости. Алазаев рассчитывал, что они, добравшись до дороги, успеют немного отдохнуть, прежде чем на ней появится "газик" с репортерами.
Накануне вечером он потолковал с Рамазаном, поймав момент, когда тот находился в здравом уме. Беседа была непродолжительной, но почти на все интересующие Алазаева вопросы Рамазан ответить успел. Главным из них был: "Когда репортер будет возвращаться в корпункт и будет ли с ним сопровождение федералов?"
Усмотреть за журналистами было невозможно. Они, как шаловливые детишки, хотели забраться туда, куда родители не разрешали, думая, что там от них прячут самые интересные игрушки или сладости. Они старались отвязаться от сопровождения, считая, что его приставили к ним не столько ограждать от нападений, сколько контролировать каждый шаг. Ссор из-за этого и взаимных обид было много.
Формально дорога проходила в тылу, где вот уже как два месяца восстановлен конституционный порядок. Боевиков ни в горах, ни в селах, за исключением родины Егеева, давно не замечали, а значит, самое страшное, что могло случиться на дороге, - это поломка автомобиля. Если не удастся починить его, то придется топать пешком, потому что надеяться на попутку так же глупо, как ждать, что на дорогу опустится НЛО с пришельцами. Пока дойдешь до райцентра, все ноги собьешь в кровь, да и поклажа тяжела, а оставлять ее на дороге нельзя. Камера и прочее снаряжение стоят во много раз дороже "газика". Местные жители давно это смекнули и, провожая взглядом проезжающие съемочные группы, тихо шептались между собой: "Вот сто тысяч поехало", но в этом случае они приплюсовывали к стоимости аппаратуры, которую было довольно трудно перепродать, еще и размер выкупа, а получить его было вполне реально.
На боевиках были белые комбинезоны. Если они прилягут на снег и не станут выставлять напоказ оружие, как торговцы на базаре, то вполне могут органически вписаться в ландшафт прямо как крокодил Гена, которого старушка Шапокляк уговаривала спрятаться на газоне и пугать прохожих.
Вертолеты не тревожили небо. Видимо, федералы притомились или исчерпали запасы топлива и теперь были вынуждены поставить технику на прикол до тех пор, пока им не привезут горючее - в округе его было очень много, только под землей и в первоначальном виде. Пробивай скважину и качай оттуда нефть, а маленький заводик для ее переработки раздобыть здесь так же легко, как самогонный аппарат в любом селе соседней губернии. Но вертолетчики марать руки не будут.
Алазаев не хотел думать о том, что Рамазан мог неправильно определить время, ошибиться на час-другой. От мысли, что все это время придется пролежать на холоде, Алазаев покрывался гусиной кожей. Ему становилось холодно, точно он уже провалялся в снегу не один час и давно закоченел, стал едва отличим от трупа.
- Бр-р, - замотал он головой, как собака, которая вытряхивает из шерсти воду после купания. Алазаев вытряхивал так тревожные мысли.
Греться тогда придется спиртным, благо он предусмотрительно захватил с собой фляжку с превосходным истабанским коньяком. Поскольку запасы его последние лет семь не возобновлялись, то он стал редкостью и постоянно рос в цене. Скоро будет стоить целое состояние - его можно тогда продавать на аукционах как антиквариат. Хорошо еще, что ветра не было. Иначе Алазаеву уже пришлось бы волей-неволей опустошать содержимое фляжки.
Поначалу они проваливались в снег почти по колено. Уронишь что-нибудь - не достанешь. Все провалится до дна. Будешь водить по нему руками, нащупывая потерянное, точно из речки выуживаешь раков, спрятавшихся среди коряг. Наткнешься на такую корягу, дернешь на себя, а окажется, что это растяжка, забытая здесь кем-то еще когда снег не выпал. Ее и ногами задеть можно - всего не предусмотришь. Или наступишь на камень, но странный какой-то, обработанный, точно это непонятно откуда взявшаяся статуя, вырывать ее из снега не стоит, потому что окажется, что это затвердевший труп. Пока им не попалось ни одного такого сюрприза.
В таком глубоком снегу легко прятаться. Упал на живот, побарахтался немного, чтобы снег осыпался с краев ямы, - и готова берлога, где, как медведь, можно спокойно ждать весну. Но и не заметишь тогда, как окаменеешь.
Чуть позже снег стал мелеть и до коленок не доходил, даже когда боевики проваливались в рытвины, а потом слой его поднимался чуть выше щиколоток, но боевики уже набрали полные ботинки снега. Не остановишься и не вытряхнешь его - поблизости нет ни одного камня, на который можно присесть, а тем более пенька. Стоять же на одной ноге, как аист, балансируя, пока снимаешь ботинок с другой ноги и вытряхиваешь снег, если и приходило кому-то в голову, то он не спешил поделиться этой мыслью. Снег растаял, и теперь в ботинках хлюпала вода, намочив носки, которые стали сползать.
Алазаев вытащил из мешка, болтавшегося у него на спине, шоколадку "Сникерс", сорвал обертку, бросил ее на снег, придавил ногой, чтобы не было видно. Шоколадка затвердела, стала похожей на не первой свежести сухарь, который не одну неделю пролежал в хлебнице, и только из-за того, что никакого другого провианта не сохранилось, он дождался своей очереди и попал в рот, хотя место ему было не в желудке, а в помойном ведре.
