Герберт Уэллс - Борьба миров
Теперь они были полны возвращавшимися людьми. Местами даже попадались открытые лавки, и в фонтанах уже била вода.
Я припоминаю, какой прекрасный был день, когда я пустился в свое печальное странствие к маленькому домику в Уокинге, какое движение было на улицах и какая светлая жизнь кипела вокруг! Повсюду на улицах, толпилось столько народу, что факт гибели такого большого количества людей казался невероятным! Но, когда я всмотрелся в их лица, то я заметил, как желта была их кожа, в каком беспорядке были их волосы и как лихорадочно блестели их глаза! На многих из них, вместо одежды, висели какие-то грязные лохмотья. На всех лицах было выражение ненормального возбуждения или угрюмой решимости. Если бы не такое выражение лиц, можно было принять Лондон за город бродяг. В приходах раздавали хлеб, присланный французским правительством. У немногих лошадей, попадавшихся на улице, ребра торчали как у скелетов. На каждом углу улицы стояли констэбли с белыми значками, худые и бледные. На улицах, по которым я проходил, почти не оставалось следов пребывания марсиан, и, только дойдя до Веллингтон-Стрит, я снова увидел красную траву, густо обвившую быки Ватерлооского моста.
У моста, на углу, мне бросился в глаза укрепленный на палке, над чащей красной травы, плакат. Это было объявление о первой газете «Daily-Mail», возобновившейся печатанием. За потемневший шиллинг, оказавшийся у меня в кармане, я купил себе один номер этой газеты. Большая часть газеты была пуста, но единственный автор, который составил этот номер, доставил себе маленькое развлечение, поместив шуточную схему объявлений на последней странице. Содержание газеты исчерпывалось выражениями личных чувств автора. Отдел известий еще не был организован. Я не узнал ничего нового, кроме того, что изучение машин марсиан дало уже за одну неделю изумительные результаты. Между прочим, в газете категорически утверждалось, хотя я тогда этому не поверил, что секрет воздушных полетов марсиан открыт.
На Ватерлооском вокзале стояли уже готовые поезда, развозившие бесплатно публику по домам. Первый наплыв уже прошел. В поезде было мало пассажиров, а я не был расположен к разговорам. Заняв отдельное купе, я сел к окну, скрестил руки и мрачно смотрел на мелькавшие передо мной, ярко освещенные солнцем, картины опустошения. За вокзалом поезд запрыгал по временным рельсам, и по обеим сторонам пути потянулись почерневшие развалины домов. До узловой станции Клепгэм Лондон был еще совсем черным от осадка дыма, несмотря на два дня проливных дождей. За Клепгэмом путь опять был разрушен. Я видел, как сотни безработных клерков и приказчиков бок о бок с простыми рабочими трудились над восстановлением его поврежденных мест. Таким образом, мы шли довольно долгое время по наспех проложенному временному пути.
На всем протяжении железной дороги местность имела безотрадный вид. Особенно пострадал Уимбльдон. Благодаря своим уцелевшим сосновым лесам, Уолтон казался наиболее сохранившимся из всех местечек, лежавших у полотна железной дороги. Речки Уэндл, Мол, каждый маленький ручеек совершенно заросли красной травой. Суррейские сосновые леса оказались, должно быть, слишком сухими для красной травы, так как они были свободны от нее. За Уимбльдоном, среди сада, лежали высокие кучи земли, взрытые падением шестого цилиндра. Вокруг ямы толпился народ и работали саперы. Над ямой весело развевался по ветру английский флаг. А кругом в садах пышно разрослась красная трава, представляя широкую площадь всех оттенков красного цвета, резавшего глаза своею яркостью. С бесконечным облегчением я перенес свой взгляд от кроваво-красной, а местами серой обожженной земли к мягкому, сине-зеленому цвету видневшихся на востоке дальних холмов.
Так как железнодорожная линия от Лондона до станции Уокинг была восстановлена только местами, мне пришлось сойти в Байфлите, и я отправился пешком в Мейбург. Я прошел мимо того места, где мы с артиллеристом встретили гусар, и дальше, где я в грозу увидел в первый раз марсианина. Движимый любопытством, я свернул в сторону и увидел в зарослях красных растений сломанный шарабан и белые обглоданные лошадиные кости, разбросанные кругом. Я простоял довольно долго, глядя на эти останки…
Потом я повернул назад и пошел сосновым лесом, пробираясь сквозь заросли красной травы, которая местами была мне по шею. Хозяин «Пятнистой собаки» был похоронен. Пройдя мимо колледжа, я очутился около своего дома. Какой-то человек стоял в дверях своего дома, поздоровался со мною, когда я проходил мимо, назвав меня по имени.
Я взглянул на свой дом со слабой искоркой надежды, сейчас же погасшей. Замок у ворот был взломан, и одна половинка дверей только прислонена. Когда я подошел ближе, она тихонько открылась, словно мне навстречу.
Ворота снова захлопнулись. В открытом окне моего кабинета, того самого, у которого мы с артиллеристом ждали тогда наступления дня, колыхались занавески от ветра. Смятые кусты были в том же виде, как я их оставил четыре недели тому назад. Я споткнулся в передней; пустота дома удручала меня. Ковер на лестнице был сдвинут и полинял в том месте, где я сидел, промокший насквозь, спасаясь от грозы в ту страшную ночь. Я видел грязные следы моих ног по всей лестнице. Они шли до самого кабинета. В кабинете, на письменном столе, на прежнем месте под селенитовым пресс-папье, лежала моя работа, как я оставил ее в тот день, когда открылся первый цилиндр.
Я долго стоял над своей работой, пробегая последнюю страницу. Это была статья о вероятном развитии моральных идей в связи с развитием цивилизации. Последняя фраза начиналась пророчеством: «Через двести лет, — писал я, — мы можем ожидать»… — на этом статья обрывалась. В то утро я не мог сосредоточиться на своей работе, и я помню, как я бросил писать и побежал купить «Daily Chronicle». Подойдя к калитке сада, я встретил газетчика и помню, как я слушал его странный рассказ о «людях с Марса»…
Я снова спустился вниз и пошел в столовую. На столе лежали хлеб и баранина, уже совершенно сгнившая, и опрокинутая бутылка из-под пива, все в том же виде, как мы это оставили с артиллеристом. Мой дом опустел. Теперь я только понял все безумие надежды, которую я так долго лелеял!..
Но вдруг случилось невероятное…
— Это бесполезно, — сказал чей-то голос. — Дом оставлен. Последние десять дней здесь никого не было, оставаться дольше значило бы только понапрасну мучить себя. Никто не спасся, кроме нас.
Я остановился, пораженный. Неужели я вслух высказал свои мысли? Я обернулся и увидел, что стеклянная дверь была открыта. Я сделал шаг и выглянул за дверь.
