Левон Хачатурьянц - На астероиде (Прикл. науч.-фант. повесть— «Путь к Марсу» - 2)
— Погоди-ка, дай подумать. Помолчи, штурман. Назвал-таки… У того даже брови дернулись от удивления. Не беда, пусть отвлечется на минуту от своих горестей.
Что-то внезапно забрезжило в памяти Виктора Сергеевича. Что-то, право же, не имевшее никакого отношения ни к спинномозговым веществам, ни к нарушенному ритму, и тем не менее приятное. Несущее надежду. Э, совсем расклеился Жора. И впрямь истощение…
«В земных условиях не вырабатывается». Там, где сильное тяготение; где намного выше нагрузки и на психику и мышцы. Переселить сейчас всех этих несчастных на Землю — значит убить. Они просто не выдержат, тут Ларри прав…
Необходима резкая кратковременная встряска. Чтобы не совсем раздавить подорванные организмы, а заставить их бороться. Посоветоваться, что ли, с Мариной? Нет, Калантаров обидится: вон какую развел конспирацию. Кроме того, он доверяет своей интуиции. Он чувствует, что близок к верному решению.
Встряска. Стресс. Черт ли в том, какая именно химия закрепляет изнуряющий ритм! Ударить по функции. Оказать противодействие. Химия сама придет в норму…
Ага, вот оно! Вертелось у порога сознания… Акопян. Конечно же, Сурен Акопян. Все тот же марсианский рейс «Вихря».
Бортинженер захандрил, потерял работоспособность, всякий интерес к своему делу. И вот Виктор Сергеевич вопреки всем медицинским традициям не позволил пичкать Сурена лекарствами, томить постельным режимом. Наоборот: рискнув всем на свете, командир послал Акопяна за борт корабля, в открытый космос — устранять несуществующие неполадки двигателя… Стиснутый между болезненным страхом и чувством ответственности за полет, Сурен мог либо сломаться окончательно, либо найти в себе глубинные резервы сил. Произошло второе. Еще в прошлом столетии академик Александр Богомолец призывал не помещать больной организм в тепличные условия, а заставлять его активно бороться с хворью: на этом принципе было основано действие знаменитых сывороток. Акопян выздоровел от «сыворотки» Панина.
Решившись, Виктор Сергеевич сказал напряженно ждавшему Калантарову:
— Ты вот что, штурман… Я тебе сейчас кое-что посоветую, а ты не удивляйся и не перебивай. Акопяна помнишь? Так вот, всем твоим «перестроенным» нужен хороший стресс. Как сказала бы Марина, — сверхмощный раздражитель, рождающий стойкий очаг возбуждения. Понятно?
Георгий только хлопал смоляными ресницами, сделавшими бы честь любой опереточной примадонне. Виктор Сергеевич, как всегда, раздражаясь от чужой непонятливости, объяснил подробно…
Впрочем, сообразив, что к чему, Калантаров обрадовался до чрезвычайности, целиком принял предложение Панина и обещал сохранять полную секретность, посвятив только руководителей соответствующих комплексов.
Рискованный план командира предусматривал сокрытие истины на всех уровнях. Нужна была неподготовленная, искренняя реакция Земли: переполох в Космоцентре, радиопризывы держаться пока возможно, спешная посылка спасательной эскадры. Пусть бы потом взгрели фальсификаторов по первое число, неважно: надо было спровоцировать подлинную, внезапную, жестокую борьбу за жизнь…
И Космоцентр СССР, так же как и национальные службы многих стран, добросовестно сыграл свою роль в постановке. Волновой сорвал голос, руководя действиями сотен астероидных поселенцев и ракетного флота. Шутка ли — одновременная катастрофическая разгерметизация на электроцентрали, на командном пункте, в порту, в здании солнечной ловушки…
Несмотря на дружную, слаженную работу аварийных групп, давление внутри «пораженных» строений продолжало неумолимо падать. Все население станции надело скафандры. Стаи автоматов — «жучков» расползлись по стенам и крышам, елозили коридорами, выискивая места утечек. Женщин спешно разместили в наличных кораблях. Не обошлось без пострадавших: одного монтера основательно помяли в давке, четверых инженеров отправили на Землю с острой кессонной болезнью — их скафандры оказались неисправными. Возбуждая всеобщую панику, Калантаров отмечал слабые места космического поселка: где хуже всего налажено оповещение, у кого не хватает ремонтных автоматов, кому не мешало бы вытряхнуть пыль из кладовых со средствами индивидуальной защиты…
Но хитроумные «режиссеры» не ограничились имитацией гигантской аварии. Время происшествия было выбрано вполне определенным образом. Когда на станции, в соответствии с сорокавосьмичасовым суточным циклом, должна была наступить долгая «ночь», лампы дневного света и не подумали гаснуть. По потолкам все так же ползли в голубизне перистые и кучевые облака, над переплетами оранжереи сиял тропический небосвод.
«Пробоины» и «заклинившие» клапаны воздуховодов были найдены после целого дня изнурительной работы. Несмотря на невесомость и экономию мышечных усилий, люди буквально валились с ног. И вот, едва поселенцы успели дотащиться до своих комнат и сбросить осточертевшие гермокостюмы, как потолочные облака окрасились вишневым соком заката, а затем сиренью сумерек. Пришла «ночь». И продолжалась она, как встарь, около десяти часов. Все это время намаявшиеся поселенцы проспали, словно под наркозом.
Конечно же, не все сразу пришло в норму. К обеду доктора Митчелла просто осадили пациенты. Жаловались на усталость, головные боли, тошноту. Приборы отмечали повышение кровяного давления. Чаще бились сердца, в крови прибавилось адреналина. К вечеру самые слабые слегли. У оставшихся на ногах производительность труда упала почти до нуля. Комбинат практически стоял без дела. В ход пошли возбуждающие средства, массовый гипноз через радиодинамики.
И Волновой, и более высокие начальники астероида догадались кое о чем, когда «ночь» на станции вновь наступила после обычного земного дня. Калантарова вызвали в Москву и попросили доложить. Он отмалчивался, просил подождать еще несколько дней. Ларри тем временем продолжал обрабатывать население микропланетки внушением по радио, назначал лекарства и процедуры, распорядился увеличить содержание витаминов в пище. Теперь все оранжерейные плоды без остатка шли на стол поселенцев.
К концу сумасшедшей недели Митчелл доложил Тарханову об исчезновении у испытателей коварного спинномозгового секрета. Больничные койки опустели. Цех точного литья при общем ликовании дал 103 процента дневной нормы. Георгий повинился во всех кознях, но не выдал Панина. Командир сам связался с «нашим министром» и взял вину на себя. Геннадий Павлович ограничился устным разносом: а если бы кто-то погиб в спровоцированной суматохе? Вон, лечатся же от кессонки четверо инженеров, и у монтера сломано ребро… Панин с достоинством ответил, что инженеры — разгильдяи и сами виноваты в том, что у них, должно быть, мыши устроили родильный дом в скафандрах; случай же с монтером доказал только то, что на централи надо расширить люки. А в общем, победителей не судят. Двадцатичетырехчасовые сутки возвращены астероиду; никаким другим способом, кроме общей доброй встряски, этого не удалось бы сделать. Геннадий Павлович побранился еще для порядка и сказал, что с командиром надо было бы поступить по примеру некоторых древних полководцев: наградить за храбрость, а затем наложить взыскание за своеволие…
