Эдвард Митчелл - Спектроскоп души
Та же рука теперь коснулась моей руки. Несмотря на всю свою веру в науку, я вздрогнул. Рука потянула меня за рукав пальто, как бы приглашая подняться наверх. Я сделал пару шагов кверху, и мой рукав оказался свободным. Я приостановился, но молчаливое приглашение повторилось с настойчивостью, не оставлявшей никаких сомнений в конечной цели.
Мы стали подниматься по лестнице вместе, кто-то меня вел, я подчинялся. Ситуация была совершенно невообразимая! Все вокруг заливал яркий свет. Мои глаза непоколебимо свидетельствовали, что на лестнице нет никого, кроме меня. Я зажмурился. Что это было? Обман зрения? Если так, то иллюзия была непревзойденной. Я слышал впереди не только скрип лестницы под чьими-то легкими, но отчетливо различимыми шагами, я улавливал даже ритмичное дыхание моего проводника и спутника. Протянув руку, я нащупал его одежду – плотную шерстяную накидку с шелковой подкладкой.
Я торопливо открыл глаза. Они подтвердили, что я совершенно один.
Передо мною встала проблема: как разобраться со своими органами чувств? То ли зрение меня обманывает, тогда как слух и осязание дают верную информацию, то ли, наоборот, уши и пальцы лгут, а глаза говорят правду? Кто в состоянии рассудить, на чьей стороне правота? Рассудок? Интеллект склонялся к тому, чтобы признать присутствие разумного существа, хотя те органы чувств, на которые следовало бы полностью полагаться, это отрицали.
Мы поднялись на верхний этаж здания. Дверь с лестничной площадки открылась передо мною как бы сама собой. Портьера у входа в квартиру без чьей-либо видимой помощи сдвинулась в сторону и оставалась в таком положении столько времени, сколько потребовалось мне, чтобы войти. Вся обстановка внутри говорила о хорошем вкусе и ученых занятиях жильца. В камине горели дрова. Стены были заставлены книжными полками и увешаны картинами. Кресла были вместительны и гостеприимны. В помещении не замечалось ничего потустороннего, ничего колдовского, все было приспособлено для обитания существа из плоти и крови.
К тому моменту мой ум освободился от долго таившихся там подозрений о присутствии в этом доме сверхъестественного. Скорее всего, в этом феномене не было ничего необъяснимого. Для его разгадки мне недоставало только ключа.
Поведение моего незримого хозяина свидетельствовало о его дружеском отношении. Поэтому я сумел совершенно спокойно наблюдать за демонстрацией независимого движения некоторых неодушевленных предметов.
Прежде всего, большое мягкое турецкое кресло выкатилось из угла и подъехало к очагу. Потом кресло с квадратной спинкой в стиле королевы Анны неторопливо выдвинулось из другого угла и встало напротив первого. Небольшой столик на трех ножках приподнялся на несколько дюймов над полом и занял место между креслами. На него аккуратно улегся толстый том ин-октаво, который выполз со своего места на полке и плавно проплыл по воздуху на высоте трех или четырех футов. Наконец, изящно расписанная фарфоровая трубка соскочила с крючка на стене и присоседилась к книге. Коробка с табаком спрыгнула с камина. Отрылась дверь кабинета, и здесь же, на столике, после короткого путешествия одновременно очутились графин с вином и бокалы. Похоже, все в комнате дышало гостеприимством.
Я сел в мягкое кресло, наполнил бокал вином, взял трубку и исследовал тяжелый том. Это был «Handbuch der Gewebelehre»[15] Буссиуса из Вены. Когда я положил книгу обратно на стол, она самостоятельно открылась на четыреста сорок третьей странице.
– Вы не слишком нервничаете? – требовательно спросил голос с расстояния в три-четыре фута от меня.
IV
Голос показался мне знакомым. Похоже, именно он поздним вечером 6 ноября обозвал меня на улице «быком».
– Нет, – ответил я, – не нервничаю. Я человек науки и привык считать, что все феномены объяснимы с помощью законов природы. Разумеется, если мы способны эти законы открыть. Мне не страшно.
– Тем лучше. Вы человек науки, я тоже, – послышался тяжелый вздох. – И потом, вы человек с крепкими нервами и друг Пандоры.
– Простите, – прервал я его. – Раз уж вы упомянули имя леди, хотелось бы знать, с кем или с чем я разговариваю.
– Именно это я и собираюсь вам сообщить, – ответил голос. – После чего попрошу вас оказать мне большую услугу. Меня зовут… или звали Стивен Флэк. Я… был гражданином Соединенных Штатов. Кто я сейчас – огромная загадка для меня, как, видимо, и для вас. Но я… был порядочным человеком и джентльменом, а потому предлагаю вам свою руку.
Никакой руки я не увидел. Но протянул свою и почувствовал пожатие теплых, живых пальцев. После того как молчаливый договор о дружбе был заключен, голос добавил:
– А теперь будьте так любезны прочесть текст, на котором открыта лежащая на столе книга.
Вот приблизительный перевод того, что было написано там по-немецки:
«Поскольку цвет органических тканей, образующих плоть, зависит от присутствия определенных непосредственных компонентов третьего класса, в состав которых обязательно в качестве элемента входит железо, следовательно, цветовой тон может варьироваться в соответствии с вполне определенными химико-физиологическими изменениями. Поступление с кровяными шариками гематина придает всем тканям красноватый оттенок. Количество меланина, окрашивающего сосудистую и радужную оболочки глаза, а также волосы, может быть увеличено или сокращено в соответствии с законами, которые недавно сформулировал Шардт из Базеля. При повышенном содержании меланина в эпидерме мы получаем негра, при его отсутствии – альбиноса. Гематин и меланин вместе с зеленовато-желтым биливердином и красновато-желтым уробилином окрашивают органические ткани, которые при отсутствии этих пигментов являются почти или полностью прозрачными. К сожалению, я не в состоянии описать результаты некоторых в высшей степени интересных гистологических экспериментов, проведенных неутомимым исследователем Фрёликером, которому удалось с помощью химических средств добиться поэтапного обесцвечивания человеческого тела».
Когда я закончил чтение, мой невидимый собеседник продолжал:
– Пять лет я был студентом и ассистентом у Фрёликера во Фрейбурге. Буссиус сильно недооценил важность наших экспериментов. Мы получили такие поразительные результаты, что в интересах общества их нельзя было обнародовать, даже в научных кругах. Фрёликер умер год назад в августе.
Я верил в гений этого великого мыслителя и замечательного человека. Если бы за мою беззаветную преданность он вознаградил меня полной откровенностью, я бы не стал таким жалким и несчастным, как сейчас. Но его естественная сдержанность и обычная для ученых ревность, с какой они оберегают свои неподтвержденные результаты, не позволили мне узнать те формулы, на основе которых мы готовили эксперименты. Как его ученик, я, конечно, знал лабораторные данные о его работе, но главным секретом обладал только сам учитель. Из-за этого на меня и свалилось несчастие, куда более ужасающее, чем на кого бы то ни было после проклятия Каина.
