Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 23
— Скорей бы он вернулся. Сейчас опасно бродить одному. У него с собой только пистолет.
— Я предлагаю подвергнуть его физическому и психическому обследованию, — сказал Грибердсон. — Но если он откажется, нам придется смириться с этим. Не знаю, смогу ли я быть объективным при обследовании.
— Вы полагаете, что это темпоральный шок? — спросила Речел.
— Полагаю, что это именно шок, — подал голос фон Биллман. — Ко мне только сейчас вернулось ощущение реальности. Долгое время все казалось расплывчатым, словно вне фокуса, каким-то неестественным. Я просто не мог поверить, что все происходит в действительности. Джон, вы испытали что-нибудь подобное?
— Первые три-четыре дня, — ответил Грибердсон. — Хотя не скажу, что это было очень уж сильное чувство.
Фон Биллман отправился спать, люди разбрелись по шатрам и завязали пологи, а Речел и Грибердсон сидели у костра и смотрели в огонь, лишь изредка поднимая головы, чтобы взглянуть в темноту снежной ночи. Лишь потрескивание хвороста, глухой волчий вой, да отдаленное мычание зубров нарушали тишину. Речел посмотрела на Грибердсона сквозь пламя костра. По щекам ее текли слезы.
— Мы с Драммондом могли быть так счастливы, — сказала она. — По сути дела, у нас не могло быть никаких причин для трений. Нас связывали общие интересы, и часто он бывал со мной очень мил, хотя обычно оставался серьезен. И, потом, нас выбрали для участия в экспедиции — одно это могло сделать его счастливым. Но… — она всхлипнула. — Но что-то случилось. Он стал таким печальным. И все это калечит наши души. Прежнее никогда уже не вернется. Если так будет продолжаться, он попытается убить меня или вас, или нас обоих, или, может быть, покончит с собой. Мне кажется…
— Очень многие люди изначально идут не тем путем. Люди гораздо более нестабильны, чем животные. И эта нестабильность — цена знаний и сложной эмоциональной системы. Самосознание и владение речью необходимы для прогресса и развития. Но за свой огромный потенциал человек платит тенденцией к дисбалансу. И ваш Драммонд — всего лишь один из десяти биллионов неуравновешенных двадцать первого века.
— Эта теория относит и меня к десяти биллионам неуравновешенных, верно? Видит Бог, я сама это знаю. А как насчет вас, Джон?
— Я тоже — человек, к сожалению, слишком человек, — сказал он и чуть заметно улыбнулся. — Но в начале своей жизни, в период формирования, я был несколько иным. Не уверен, что тогда я смотрел на мир сквозь призму, которая во всем была человеческой. Впрочем, заметного влияния на мое отношение к миру это не оказало.
Неустойчивость, о которой я только что говорил, в основном генетическая. Сложная природа нервной системы заставляет человека оступаться. Он делает ошибки, промахи, реагирует на происходящее в уникальной эгоистической манере и заболевает. Болезнь разума — это образ жизни мыслящих, можно сказать так. Думаю, что мне повезло. Я обладаю необычной стабильностью. Но и за это, конечно, я должен платить. Что это за цена…
— Вы так загадочны, — сказала Речел. — Вы много говорили, но не сказали ничего существенного. Что же насчет юности? Вырастили ли вас человеческие существа? Или вы какой-нибудь Маугли, Ромул или Рем? Будь так, все знали бы об этом. Но мне довелось узнать, что вы родились в Кенийском заповеднике и были воспитаны родителями и черными туземцами. Об этом говорят метрики. Я понимаю, зачем вы затеяли этот бессмысленный и загадочный разговор. Вы хотите, чтобы я не думала о Драммонде. Вы очень умны. Но достаточно. Благодарю за участие. Что он делает там, бродя по снегу? Он может заблудиться, встретиться с медведем или львом…
— В этой местности нет гор, так что медведи здесь не водятся. К тому же у них сейчас спячка, — сказал Грибердсон. — Советую вам лечь спать и выбросить все из головы, если получится. Ваш муж скоро вернется, а утром посмотрим, как он будет себя чувствовать. Работы у нас много и…
Он попытался встать, но Речел остановила его:
— Сядьте, Джон! Пожалуйста, только на минуту. Не оставляйте меня!
Он опустился на подушку.
— Хорошо. Я останусь ненадолго, если вам это поможет. Она наклонилась к нему и спросила:
— Джон, вы меня любите?
Он чуть заметно улыбнулся, и она спросила:
— Вы смеетесь надо мной?
— Ни в коем случае, — сказал он. — Я лишь подумал… А, пустяки! Я знавал смелых женщин даже в молодости. Ни одна из них могла бы задать этот вопрос, если бы чувствовала необходимость знать ответ. Но порой я забываю, сколь свободны современные женщины. Впрочем, это к делу не относится. Вы спросили, и я должен ответить. Я нахожу вас очень привлекательной, Речел, и будь вы свободны, я просил бы вашей руки. Но вы замужем, а я старомоден. Я против адюльтера и не буду пытаться воспользоваться тем, что… Я не люблю вас с той страстью и пылом, которые вам нужны. Вы мне очень нравитесь, но я не люблю вас.
Наступила тишина. Что-то белое, вероятно большая птица, промелькнула меж пушистых от снегов ветвей там, куда почти не доставал свет костра.
Наконец Речел сказала:
— Мне казалось, что вы любите меня, но стесняетесь признаться, потому что я замужем. Но вы меня не любите, и я благодарна, что вы сказали об этом с такой прямотой. Хоть это и больно.
— Я редко раскаиваюсь, — сказал он. — Потому что раскаяние не стоит ничего. Но мне жаль, что все зашло так далеко. Это не только делает несчастными Драммонда и вас, это не только унижает Роберта и доставляет неудобство мне, но и мешает нашей работе.
— Мы несем ответственность перед теми, кто послал нас, — сказала она. — Я знаю. Но что я могу сделать, чтобы все изменилось к лучшему?
— Позовите меня, когда Драммонд вернется, — сказал он. — Я встану, и мы постараемся уладить все до завтрака, если, конечно, он придет.
— Не думаю, что он поддастся на уговоры.
— Если нет, то нынешняя ситуация получит дальнейшее развитие.
— Вы так практичны, — сказала она. — И так владеете собой.
— У меня большой опыт.
Он встал и направился к своей хижине, но по пути обернулся.
— Мне не хочется оставлять вас одну, — сказал он, — но никаких причин, чтобы остаться, нет. Если Драммонд к утру не вернется, я пойду за ним. Он взрослый человек, и нечего с ним нянчиться, как с младенцем. Но я — начальник экспедиции и отвечаю за своих людей.
Речел просидела у огня еще десять минут, а затем ушла в свою хижину.
6
На воташимгов первые проблески зари действовали, как будильник. Стоило лучам света просочиться сквозь шкуры шатра, их глаза открывались. Люди выползали на свежевыпавший снег или в кусты и облегчались, а затем женщины выкапывали угли из золы, подкладывали наструганную лучину, сучья и в очаге — две стенки из камня и крыша — разгорался огонь.
