Георгий Бовин - Дети Земли
Чтобы не нарушить торжественного настроения, Галя выключила радиотелефон и погрузилась в экстаз созерцания. Природа раскрывала перед ней свои самые заветные тайны, и требовалось величайшее напряжение ума, чтобы их осмыслить. «Здесь нет конца, но вместо него бездна действительной необъятности, в присутствии которой бессильны все способности человеческого понимания», — вспомнилось ей изречение Иммануила Канта.
Но разве она и её друзья — ничтожные комочки белка и воды, одиноко плывущие в безграничном просторе мирового пространства, тёплые и живые, несмотря на мертвящий холод, при котором любой газ превращается в звонкий лёд, а пружинная сталь делается хрупче, чем стекло, — разве они — не воплощённое утверждение могущества Человека? Нет, не прав был великий философ! Человек способен до конца познать и подчинить себе природу!
Гордость, законная гордость за себя, за своих спутников, за гениального учёного Игоря Белова и за страну, их всех породившую, переполняла Галино сердце. В эти последние минуты свободного полёта Галя не раз поклялась отдать свою жизнь изучению Вселенной, не страшась ни труда, ни лишений, ни самой смерти!
Резкий, требовательный гудок заставил её опомниться. «Пора!» — подумала она и нехотя включила телефон. Из репродуктора понеслись голоса, звавшие её по имени. Галя весело откликнулась и стала быстро подтягиваться к кораблю.
Когда она вернулась в кабину, там уже шли приготовления к спуску. Облачённый в спецовку Иван Тимофеевич, мурлыкая себе под нос песенку про упрямого куцего вола, не желающего пастись в стаде, в который раз проверял воздушное управление и, хотя о этом не было никакой нужды, протирал замшей приборы.
Капитанская дочка, закончив последний расчёт положения «Урана» в пространстве и проложив его посадочный курс, вывела своё невесомое тело из обсерватории.
— Ну, Николай Михайлович, — обратилась она к старому геологу, — телескоп свободен, идите, смотрите в последний раз: через десять минут мы садимся!
Синицын кивком головы поблагодарил девушку и, не мешкая, скользнул в обсерваторию, плотно задвинув за собой дверь.
Через несколько минут в рабочий отсек вернулась Ольга Александровна, которая по указанию Белова уничтожала запасы воды и продуктов, чтобы облегчить корабль. Наконец появился и сам Игорь Никитич: он в последний раз проверял запасы драгоценного рабочего вещества.
У всех было несколько приподнятое, торжественное настроение, как бывает всегда перед большой и опасной работой, когда всё, что можно сделать, — сделано, всё, что может быть подготовлено, — подготовлено, и остаётся только приступить к выполнению намеченного.
— Ну, друзья, по местам! Через несколько минут начинаем спуск! — весело скомандовал Игорь Никитич, подтягиваясь к капитанскому креслу. Путешественники быстро разместились.
— А где же Николай Михайлович? — спросил он, оглядываясь.
— В обсерватории. Звёздами любуется! — улыбнулась Маша.
Игорь Никитич протянул руку к кнопке, чтобы включить радиотелефон обсерватории, но нажать её не успел. Полыхнул ослепительный свет. Тяжёлый грохот ворвался в уши и погасил сознание.
Николаю Михайловичу удалось без помех разложить на составляющие свою любимицу — тройную звезду Альмах, или Гамму Андромеды, как она значилась на звёздной карте и как упорно называла её Маша.
Синицын любил экзотику старинных названий. Заинтересовавшись какой-нибудь звездой, он упорно спрашивал о ней Константина Степановича, пока тот из глубины своей изумительной памяти не выкапывал её забытого имени. Николай Михайлович его тщательно записывал и запоминал к великому негодованию Маши, которая за звёздами не признавала никаких имён. Даже царицу летних ночей, общеизвестную Вегу, Она называла Альфой Лиры.
Старый геолог возмущался, ворчал, что современная молодёжь бесчувственна к красоте, что она готова превратить гордого крылатого Пегаса в заморённого Пегашку, говорил, что звезда даже светит теплее, когда произносишь её имя. Маша только посмеивалась над этими «сантиментами», чем ещё больше огорчала профессора.
На этот раз Николаю Михайловичу никто не мешал. Он поставил объектив на большое увеличение и, сфокусировав трёхликую красавицу, прильнул к окуляру, чтобы в последний раз насладиться этим оранжево-сапфиро-изумрудным чудом.
Внезапно сильный толчок, сопровождаемый оглушительным грохотом, отбросил профессора в сторону, и он стукнулся головой о жёсткую перегородку. К счастью, застёгнутые ремни смягчили удар.
Ошеломлённый Синицын потёр ноющий висок и прислушался. Полная тишина. Не было слышно ни криков, ни беготни, которые сопутствуют всякой аварии. Он включил радиотелефон кабины. На этот раз до него ясно донёсся странный звук, похожий на вой и шипение ветра в дымоходе.
Ужасная догадка, внезапно вспыхнув в мозгу, облила холодом всё тело. Не теряя ни секунды, Синицын рванул пряжки ремней и ринулся к двери. Сквозь толстое стекло перед ним возникла фантастическая картина: в стене кабины зияла рваная дыра величиной с тарелку. Около неё клубилось неиссякающее облачко пара. Оно стремительно вылетало наружу, вновь и вновь неуловимо возникая из воздуха.
Закреплённые ремнями невесомые тела его друзей в позах, ужасающих своей нелепостью, вяло качались в воздухе. У некоторых шла кровь из носа и ушей. У Белова кровь хлестала из рваной раны на шее, собираясь в воздушные шары и растекаясь по лицу и одежде.
Николай Михайлович понял, что произошло самое страшное: корабль столкнулся с метеоритом, который от удара взорвался. Члены экипажа либо убиты, либо потеряли сознание, воздух катастрофически быстро вытекает и никакие аппараты не восполнят его убыли.
Синицын ещё обдумывал, что надо предпринять, а руки его уже вцепились в дверную ручку. Но не так-то легко было откатить прижатую воздухом дверь. С огромным трудом ему удалось лишь чуть-чуть сдвинуть её с места. Сразу в эту щель со свистом понёсся поток воздуха, превращаясь в кабине в клубы белого пара. Резко похолодало. Через несколько секунд давление в обсерватории и кабине немного сравнялось, и дверь откатилась в сторону.
Невероятный холод перехватил дыхание. В ушах зазвенело, барабанные перепонки вспучились и заныли от напора воздуха и крови. Николай Михайлович уже ничего не слышал, кроме оглушительных ударов собственного пульса. Ток уходившего воздуха мягко и настойчиво тянул к роковому отверстию, но профессор крепко ухватился за ещё тёплые поручни.
Что делать? Чем заткнуть ненасытную пасть? Под рукой не было ничего, а Николай Михайлович понимал, что в любую секунду может потерять сознание. Он лихорадочно искал способ спасения. Постельные принадлежности убраны и затянуты ремнями. Чтобы их достать, нужно время и силы, а сейчас дороги мгновения. Мебель привинчена к стенам и полу, да ею и не заткнёшь выпученную внутрь дыру с неровными рваными краями.
