Александр Громов - Крылья черепахи
Почему-то я не был уверен в этом. А нечуткий Феликс хрипло посоветовал дамам заняться делом, после чего поплевал на ладони и ухватился за рукоять пилы.
Дело двигалось, но настроение резко упало. С разбойным уханьем круша колуном поленья, я мысленно сквернословил по адресу пилота, инспектора Дурдыева и всех, кто имел хоть какое-то отношение к вертолетам, включая авиаконструкторов Сикорского и Пясецкого, и вкладывал злость в удары. Ну не сволочи ли? Одни о нас, как видно, забыли и сегодня уже вряд ли попытаются метнуть через протоку банку-другую тушенки, другие не рискнули сажать машину в тумане. В итоге женщины отмывают холл, чтобы там можно было жить, а я вынужден колоть дрова, вместо того чтобы работать над очередной главой романа о человеке, гасившем звезды…
Пусть только инспектор Дурдыев или какой иной мент попробует обвинить нас в уничтожении улик «преступления».
Я за себя не ручаюсь. А Феликс – молодец, Феликс – умница. Решился, расшевелил, заставил. И он прав: дров надо больше, потому что камин не экономическая печка, а прожорливая тварь…
Уже в сумерках мы перетащили в холл последнюю охапку, но это было еще не все. Орудуя поленом, как молотом, Феликс зачем-то вбил кол возле уреза воды, а нас с Колей погнал добывать кирпичи из захороненного подо льдом фундамента обкомовской баньки, объяснив, что кирпичи необходимы для подставки под ведро, дабы пища готовилась над огнем, а не в огне, и осыпающиеся уголья не шипели в супе. Вернулись мы только через час. Не знаю, как здоровяк Коля, а я, поворочав ледяные глыбы и помахав гнутым ломом, еле держался на ногах. К этому времени мое мнение о Феликсе вновь радикально изменилось. Одно слово с его стороны – и я бы высказал ему все, что о нем думаю. Боюсь, истерическим тоном. Воистину трудно все время быть человеком – люди мешают.
Вместо слов он протянул мне полстакана водки.
Я так же молча влил ее в себя.
И ожил.
Закусить было нечем, да и не хотелось. Прав Джером: все мы жалкие рабы своего желудка. Я – без всяких сомнений. Теперь мне хотелось действовать. Либо что-нибудь построить, либо кого-нибудь сокрушить. Оказалось, нужно всего-то навсего вытащить из номеров кровати и расставить их в холле и коридоре второго этажа.
Я был даже разочарован, когда иной работы не нашлось.
Странно, но этот вечер запомнился мне как последний безмятежный. Без покойника все разом повеселели. Пылал камин, и тепло волнами расходилось по «Островку», настраивая на благодушный лад даже Милену Федуловну. В оцинкованном ведре булькал китайский супчик с отечественной говяжьей тушенкой. Правда, за неимением суповых тарелок есть его предполагалось из кружек и чашек – но что нам за дело до мелочей! Мы даже подшучивали над ними. Феликс благодушно рассуждал об особенностях падения русской водки в русский организм.
Слышалось: «Нет, только не по пятьсот. По пятьсот – и подрались, а мне потом лечить. По сто – и забегали. Хоть куда. Хоть в атаку. Наркомовская доза как раз снимает усталость, а наркомы не дураки были…»
Что угодно, только бы не собачиться между собой. Тех, кто не пожелал водки, Феликс заставил глотать антидепрессанты, предлагая на выбор валерьянку или ново-пассит, а особо нервным рекомендуя тазепам. По его мнению, одному лишь Викентию ничего не требовалось, разве что ремня, но это уже инструмент домашней педагогики, а не медицины. А над названием «ново-пассит» мы поспорили: я упрямо доказывал, что кличка снадобья произошла от словосочетания «новая пассия», обладание коей должно способствовать улучшению настроения, – Феликс же возражал, резонно указывая на то, что пассии, особенно новые, неапробированные, бывают разные, смотря на кого нарвешься.
Матвеич вернулся без рыбы и объявил, едреныть, что пяток пойманных им ершей, едреныть, и окуневых недомерков посовестился, едреныть, предлагать обществу на съедение, а вместо этого навострил на ночь несколько донок-закидушек, едреныть, с живцами. Я предложил было тост за богатый улов, но жмот Феликс налил моей водки одному Матвеичу, а мне отказал.
Ну и ладно, мне все равно было хорошо. Работал дряхлый «Горизонт», и я стал его смотреть. На экране хорошие шаолиньские китайцы, творчески используя посохи, зонтики и тапочки, дубасили плохих китайцев – не шаолиньских. Иногда в кульминационный момент схватки тому или иному бойцу приходила вдруг фантазия немного полетать, и он в прыжке с несколькими сальто вдруг оказывался на близлежащей крыше, а враги дружно следовали за ним тем же путем, так что временами начинало казаться, что вся их стая сейчас построится в воздухе клином и, курлыкая, полетит на юг. Викентий и ухмыляющийся Леня, поспорив о звуках ударов по печенкам и мордасам, сошлись во мнении, что звукорежиссер приказал ассистентам колотить полицейской дубинкой по листу фанеры. Все было хорошо, и всем было хорошо, да и суп оказался выше всяких похвал. Нет, последний спокойный вечер удался на славу. Зато ночью…
Полоса шоссе перед домом изрублена гусеницами танков и тягачей, асфальт налопался, как яичная скорлупа. Военной технике это все равно, но отчаянно пылящие автомобили с беженцами катят на небольшой скорости прямо по степи – так надежнее и безопаснее. Очень многие идут пешком, неся на плечах убогий скарб, – эти как раз держатся близ шоссе и, издали завидев дом, ускоряют шаги.
Все они хотят пить, многим нужна также еда, а некоторым и лекарства. Иные платят, другие уверяют, что не могут заплатить, но обитатели дома равно помогают всем. Некоторым семьям с детьми они охотно предлагают бесплатный ночлег, но беженцы почему-то наотрез отказываются и, передохнув совсем немного, успокоив хнычущих детей, торопливо уходят вдоль шоссе на восток. Они немногословны, у них пропыленные серые лица и пустые глаза.
Да и дом уже не выглядит нарядным, как прежде: кремовые стены грязны от жирного выхлопа дизелей и степной пыли. Кажется, будто дом съежился и застыл в недоумении: что происходит? Он верно служил людям, он намерен служить им и далее, он все понимает, но разве можно доводить человеческое жилище до состояния, когда оно противно само себе ? Фу!
Дом знает, что начал хворать. И капельки смолы, что по-прежнему выступают на стенах в жаркий день, больше похожи не на светлые слезы радости, а на мутный гной.
У мужчины и женщины очень мало свободного времени. Женщина помогает беженцам, кое-как успевая хлопотать по дому мужчина занят культивацией овощных грядок и вместе с сыном чинит дождевальную установку, которая барахлит. Надо торопиться: давно не было дождей, всходы на полях могут засохнуть. По счастью, поля лежат в стороне от человеческого потока.
