Станислав Лем - Астронавты
— Пилот, отзовись! Пилот!..
Я ответил тотчас же, но уже снова ничего не было слышно. Секунд через двадцать напряженного ожидания снова послышался голос Солтыка. На этот раз он говорил кому-то, очевидно, стоящему рядом:
— Не отвечает уже минут двадцать.
— Будем кружить дальше? — спросил другой голос, как мне показалось, Арсеньева.
— Инженер! — крикнул я. — Внимание, «Космократор»!
— Будем кружить, — ответил Солтык.
Я говорил, кричал, но меня не слышали. Зато до меня доносились обрывки слов: Солтык разговаривал с товарищами. Взглянув на пеленгатор, чтобы понять, в каком направлении нужно искать ракету, я вместо одного светящегося зубца увидел на круглом экране настоящий хаос искр. Это напомнило мне картину, какая получается, если нарушить прием на радаре при помощи алюминиевой фольги. Меня охватило бешенство. Голос Солтыка начал слабеть, а потом и вовсе исчез в усиливающемся треске. Поворачивая регулятор, я снова услышал таинственные резкие звуки — и вдруг рука у меня замерла на рукоятке: «А что, если это радио жителей Венеры?..»
Черт возьми, это было вполне возможно! Прерывистые звуки могли быть чем-то вроде азбуки Морзе. Но долго раздумывать было некогда, ибо очень далеко на горизонте появился скалистый барьер, начинающийся у скрытого за горизонтом горного озера, оставшегося километрах в пятнадцати-двадцати слева от меня на восток.
Район Мертвого Леса обрывался тут ровной линией. Далее простиралась равнина, изрезанная невысокими округлыми возвышениями и отлогими впадинами. О лучшей посадочной площадке нельзя было и мечтать. Грунт был, насколько я мог определить, гладкий, как полированный камень. Над последними рядами мертвых деревьев я выключил газ. Мне показалось, что Мертвый Лес отделяется от равнины узким темным рвом, но все мое внимание было сосредоточено на рулях. Я открыл клапаны и потянул рычаг на себя. В наступившей тишине крылья самолета издавали низкий затихающий звук. Мягкий толчок, потом другой. Колеса коснулись земли. Машина пробежала немного и остановилась, слегка накренившись набок, на складчатом уклоне почвы. Это была почва планеты Венеры.
ПИЛОТ
Долго еще я сидел в кабине, не зная, что предпринять. Попытался заняться радиоаппаратом. Регулятор прошел по всей шкале, но все диапазоны молчали. Из эфира не доносилось ни малейшего шороха, и я оставил радио в покое. Вынув из-под сиденья шлем, я надел его, старательно затягивая одну за другой автоматические застежки. Положив руку на рычаг, открывающий купол, я на миг заколебался, а потом резко дернул его. Стеклянная крыша поехала назад. Я еще раз проверил взглядом маленький темно-зеленый экран радароскопа внутри шлема, дотронулся до клапана кислородного аппарата и, перекинув ноги через борт, поднялся на крыло.
Я знаю: мне не удастся описать того, что я увидел. Могу только перечислить все по порядку, ибо я не в состоянии передать тот основной общий тон, благодаря которому с первого же взгляда чувствовалось, что это не Земля. Тучи медленно скользили, белые, совершенно белые, как молоко. На Земле тоже можно увидеть такое; но там это лишь легкие облачка и перистые высокие циррусы, а здесь весь небосклон был затянут ровной белой пеленой. В ярком свете простирались плоские холмы и неглубокие впадины — сухие, ничем не поросшие, темно-шоколадного цвета, иногда с более светлыми пятнами. В каких-нибудь семистах метрах за хвостом самолета возле Мертвого Леса равнина обрывалась. Она не переходила сразу в лес, между ними была граница — обрыв, такой высокий, что над его краем возвышались только переплетенные, сияющие отраженным светом вершины мертвых деревьев.
Я соскочил наземь. Грунт не поддался под ногами. Я стукнул подкованным каблуком — не осталось ни малейшего следа. И все-таки он не был похож на голую скалу. Я повернулся к Мертвому Лесу спиной. Вдаль убегали удивительно равномерные складки долины; на горизонте, в полосах желтоватого тумана, стояли темные силуэты гор.
Я снова взглянул под ноги, а затем, достав из внутреннего кармана скафандра складной нож, стал с силой вонзать острие в загадочный грунт. Нож несколько раз отскакивал, но я заметил место, где поверхность была покрыта крохотными пузырьками, словно окаменелая, отполированная губка. Здесь мне удалось отбить довольно большой кусок; я взвесил его в руке. Он был светло-бурый и легкий. Легкий, как… как бакелит.
Бакелит! О, как я жалел, что я здесь один! Я не думал в эту минуту о потере связи, о том, что будет со мною через несколько часов, — мне хотелось только, чтобы со мною был кто-нибудь из товарищей, чтобы я мог поделиться этим необыкновенным открытием. Еще раз, но уже другими глазами, оглядел я буроватый пейзаж. В нем было что-то вызывающее тревогу, но что именно? Раньше я этого не замечал. Я начал вспоминать… Да, на что же он похож? И вдруг понял: все вокруг выглядело как-то неправдоподобно, словно огромных размеров театральная декорация. И это было неприятно. Декорация величиной со сцену или даже с поле — пускай, но здесь лежали десятки, сотни квадратных километров бакелита или похожей на него массы — искусственной пластмассы, из которой на Земле делают пресс-папье или «вечные ручки»! В этом было что-то гротескное и в то же время зловещее.
Некоторое время я еще стоял у самолета, не зная, что предпринять, а потом пошел по направлению к Мертвому Лесу. Однако, сделав несколько шагов, поспешно, почти бегом, повернул вдруг без всякой причины назад. Радио было у меня в скафандре, так что сигналы ракеты, если бы она отозвалась, я бы услышал, но… я вернулся. Побудил меня к этому даже не страх, а более сильное ощущение, которого я никак не мог преодолеть, — здесь все было чуждым. Чуждым было низкое нависшее белое небо, сиявшее, несмотря на тучи, ярким светом; чужды были неподвижность воздуха, равнина, покрытая плоскими холмами, странный сухой стук, который издавали сапоги при ходьбе по этой мертвой равнине.
Я сел на крыло самолета и, вертя в руке нож, оглядывал ту часть равнины, которая прилегала к Мертвому Лесу, и обдумывал свое положение. Если за сорок восемь часов мне не удастся связаться с товарищами, мне не хватит воздуха. Тогда придется решать, что с собою делать. Но пока у меня есть воздух, пища и самолет, чем я должен заняться в первую очередь? Конечно, своей основной обязанностью: исследованием планеты. «Что ж, это правильно, — раздумывал я далее. — Но если ракета вдруг появится, когда я буду далеко от самолета? Ведь пока я добегу, она исчезнет в тучах, и я потеряю, быть может, последнюю надежду на спасение. Значит, сидеть на крыле самолета и ждать помощи?» Мой инструктор на центральной авиастанции любил задавать один вопрос, особенно новичкам: что должен делать летчик в случае вынужденной посадки в пустыне, в горах или вообще в безлюдном месте? «Все, что возможно», — отвечали ему. «А если этого окажется мало?» — «Тогда все, что невозможно!» Быть может, это звучит несколько наивно и бесхитростно, но одному из моих коллег удалось выбраться из зыбучих песков, где разбился его почтовый самолет: он шел пять дней, не глотнув за все время ни капли воды, хотя ученые говорят, что без воды человек умирает гораздо раньше. Когда его спросили, о чем он думал, когда шел, он процитировал изречение нашего шефа.
