Геннадий Прашкевич - Приключение века
У ног Агафона Мальцева привычно, как маяк-бипер, икал транзисторный приемник "Селга".
Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.
Вдруг начинало дуть с гор, несло запахом каменной молотой крошки. За гребне кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось домой, в город, туда, где всегда найдется настоящее кресло, шкаф с книгами, друзья; где, наконец, темная шапочка пены стоит не над воронками несущегося ручья, а над нормальной кофейной чашечкой.
Полный тоски и томления, подчеркнутого икающей "Селгой", полный духоты, царящей вокруг, я уходил к подножию вулкана Атсонупури, бродил по диким улочкам давным-давно оставленного поселка. Как костлявые иероглифы, торчали повсюду балки, в одичавших, заглохших садах яростно рос крыжовник, ягоды которого напоминали выродившиеся полосатые арбузы. За садами темно, душно пах можжевельник, синели ели Глена, пузырились, шуршали кусты аралий. Оттуда, с перешейка, поднявшись на самый его верх, я видел весь залив Доброе Начало, а слева - далекий, призрачный горб горы Голубка.
Но это она так называлась.
На самом деле гора Голубка ничуть не напоминала голубя. Гора Голубка напоминала тушу дохлого динозавра. С ее мрачных массивных склонов, как пряди старческих седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады, рассеивавшиеся по ветру.
И весь этот мир был моим!
Радуясь, я повторял себе: это мой мир! Я в нем хозяин! Я все в этом мире знаю! Ничего в этом мире не может случиться такого, что не было бы мною предугадано заранее!
Но, как вскоре выяснилось, я ошибся.
Несчастные собаки Мальцева, ему же принадлежавшая корова были лишь первым звонком, ибо в тот же вечер, после трагедии, разыгравшейся на берегу, ввалился под наш душный навес не в меру суетливый Сказкин; ввалился, ткнув рукой в столб, подпирающий крышу навеса, а другой - в деревянные ящики с образцами; ввалился, потеряв где-то на ходу свою гигантскую кепку, а с нею и душевное равновесие; ввалился, упал на деревянную скамью, прижав руки к груди, и шумно выдохнул:
- Привет, организмы! _Р_ы_б_а_.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ. ЛЬВИНАЯ ПАСТЬ
Игра игр - карты. Тоска по точности. Русалка - как перст
судьбы. Дорога, по которой никто не ходит. Большая пруха
Серпа Ивановича. "К пяти вернемся!" Плывущее одиноко
бревно. Капроновый фал из гречихи. Явление.
Залив Львиная Пасть вдается в северо-западный берег
острова Итуруп между полуостровами Клык и Челюсть.
Северная оконечность полуострова Клык - находится в 11,5
мили к NNO от мыса Гневный, а западная оконечность
полуострова Челюсть - мыс Кабара - расположен в 3 милях к
NO от мыса Клык. Входные мысы залива и его берега высокие,
скалистые, обрывистые. Входные мысы приметны и окаймлены
надводными и подводными скалами. На 3 кбт от мыса Кабара
простирается частично осыхающий риф.
В залив ведут два входа: северо-восточный и
юго-западный, разделенные островком Камень-Лев. В
юго-западном входе, пролегающем между мысом Клык и
островком Камень-Лев, опасностей не обнаружено, глубины в
его средней части колеблются от 46,5 до 100 м.
Северо-восточный вход, пролегающий между островком
Камень-Лев и мысом Кабара, загроможден скалами, и
пользоваться им не рекомендуется.
Лоция Охотского моря
Август пылал как стог сена.
Сияло от звезд небо, головней тлела над вулканом Луна.
Когда мне надоедал чай, надоедали прогулки и беседы с Агафоном и Сказкиным, когда ни работа, ни отдых не шли на ум, когда время останавливалось, я садился за карты. Нет, нет!.. Увлекал меня вовсе не пасьянс, не покер, не "дурак", как бы его там ни называли - японский, подкидной, астраханский; я аккуратно расстилал на столике протершиеся на сгибах топографические карты, придавливал их куском базальта и подолгу сравнивал линии берегов с тем, что я запомнил во время своих отнюдь не кратких маршрутов.
Мыс Рока...
Для кого-то это крошечный язычок, показанный островом Охотскому морю, а для меня - белые пемзовые обрывы и дождь, который однажды держал нас в палатке почти две недели. Дождь не прекращался ни на секунду, он шел днем и шел ночью. Плавник пропитался влагой, плавник тонул в воде, плавник не хотел возгораться. Раз в сутки Серп Иванович не выдерживал и бежал на берег искать куски выброшенного штормом рубероида; на вонючих обрывках этого материала мы кипятили чай. Кашляя, хрипя, не желая смиряться со взбесившейся природой, Серп Иванович неуклонно переводил все беседы на выпивку, но делал он это без надрыва, и я гордился Сказкиным!
Мыс Рекорда...
Для кого-то это штрихи, обозначающие отрог разрушенного, источенного временем вулкана Берутарубе, а для меня - гора, двугорбым верблюдом вставшая над океаном, а еще разбитый штормом деревянный кавасаки, на палубе которого мы провели смертельно душную ночь. Палуба была наклонена к океану, спальные мешки тихонько сползали к невысокому бортику, на палубе было хорошо, ведь дерево никогда не бывает мертвым.
Я всматривался в карты, шел взглядом вдоль Курил, и передо мной в голубоватой дымке вставал безупречный пик Алаида.
Я всматривался в карты, шел взглядом вдоль Курил, и передо мной в голубоватой дымке пылали над океаном заостренные вершины Онекотана, а дальше Харимкотан, похожий на разрушенный город. Чиринкотан, перевернутая воронка, перерезанная слоем тумана, наконец, базальтовые столбы крошечного архипелага Ширинки...
Когтистые скалы, кудрявые ивицы наката, призрачные лавовые мысы человек в море всегда один, но человек в море никогда не одинок. Плавник касатки, мертвенный дрейф медуз, пыльца бамбуковых рощ, принесенная с острова - все это часть твоей жизни, ты дышишь в унисон океану, ты знаешь - это твое дыхание гонит высокую волну от южных Курил до ледяных берегов Крысьего архипелага.
А еще, отметил я про себя, нигде так не тянет к точности, к детали, как в океане. Его безмерность заставляет тебя найти, выделить из массы волн одну, пусть не самую мощную, зато конкретную, из великого множества всплывающих за кормой огней выделить один, пусть не самый яркий, зато конкретный...
В океане хочется быть точным.
Тоска по точности там так же закономерна, как закономерна на суше вселенская скука давно погасших вулканов.
Вглядываясь в карты, следя за извилистыми берегами островов, я лишь краем уха прислушивался к спорам Агафона и Сказкина... Так... Ничего интересного... Слова... Он, Сказкин, видите ли, разглядел в океане большую рыбу!.. А кто из нас, спрашивается, не видел больших рыб? Тем более, глазами Сказкина! При богатом воображении и склонности к вранью Серп Иванович вполне мог узреть даже тех пресловутых китов, на которых покоится наша твердь.
