Владимир Фильчаков - Театральный мальмстрем
— Давай сделаем так, — мне приходит в голову идея, — ты, перед тем, как начать читать, звонишь мне, я засекаю пять минут и через пять минут звоню тебе.
— Ага, а если я не услышу?
— Услышишь, — убежденно заявляю я. — Я же услышал.
— Так то ты, — сомневается Лешка, — а то я.
— Как хочешь, — я пожимаю плечами.
— Надо за пивом сходить, — задумчиво говорит Лншка.
— Надо, — соглашаюсь я.
— Кто пойдет?
— Ты сходи, — прошу я. — А то мне видеть никого неохота, пристанут с расспросами.
— Чудак ты, — смеется Лешка. — Все равно ведь пристанут рано или поздно, лучше рано, отделаешься сразу и все.
— Чтобы сразу отделаться, нужно общее собрание собирать.
— Так в чем же дело? — оживляется Лешка. — Это гениальная мысль! Короче, делаем так. Ты отсиживаешься здесь, а я выхожу, объявляю, что через час будет общее собрание, явка обязательна, на повестке дня твой рассказ о прочтении пьесы. В зале будет битком, вот посмотришь! Идет?
— Идет, — легкомысленно соглашаюсь я. Все лучше, чем рассказывать одно и то же каждому по очереди.
Лешка бежит за пивом, мы выпиваем с ним по бутылке и ждем назначенного часа, коротая время в бессмысленном трепе. Потом выбираемся из красного уголка, идем на сцену, где уже все собрались, сгорая от любопытства и нетерпения. И только увидев эти устремленные на меня взгляды, я с ужасом думаю о том, что же именно мне им сказать. "Правду!" — убеждает внутренний голос, но я с ним не соглашаюсь, потому что не доверяю своему внутреннему голосу — он безотказно точен в мелочах, но не раз подводил меня в серьезных делах.
— Здравствуйте, — говорю я и кланяюсь. Как-то само собой получилось, что я стою в середине круга, рядом со стулом, на котором лежит все та же пьеса, а все сидят вокруг и поедают меня глазами. Как и предполагал Лешка, явились все, даже те, кто приходит в театр только к спектаклю. Я представил, как весть о собрании мгновенно разнеслась по театру, как все бросились звонить отсутствующим, как те засуетились, засобирались, бросились из дому сломя голову. Любопытство — страшная штука.
Со мной вежливо здороваются, в глазах — нетерпение.
— Я начал читать пьесу, — говорю я, присаживаясь на краешек стула. — Это очень интересная штука, просто ужас какая интересная. Она словно для нас написана, то есть для нашей труппы. Я сразу понял, кого я буду играть, мало того, я сразу понял, КАК я буду его играть, вернее КАК я буду стараться его сыграть, потому что Павел Сергеевич (кивок в сторону Павла Сергеевича) увидит этого героя совершенно по другому и заставит меня играть его совсем не так. — Павел Сергеевич с неудовольствием кривит губы, пожимает плечами. — В общем так. Эта пьеса затягивает. Что это значит, я растолковать не могу, потому как сам еще не понимаю. Это как сон, который никак не может кончиться…
— Коленька! — ахает Инна Андреевна, — вы могли не проснуться!
Я кланяюсь Инне, мол, спасибо за ласку, за заботу. На душе становится теплее.
— Николай, вы смелый человек! — Алексей Прокопьевич поднимается, пробирается ко мне и с чувством жмет мою руку. Глядя на него, встает и Григорий Самуилович, тоже жмет руку, потом подходят другие мужчины, среди них Лешка.
— Ну сядьте же, наконец, — увещевает мужчин Агнесса Павловна. — Николай Алексеевич, продолжайте пожалуйста.
— А продолжать нечего, Агнесса Павловна, — говорю я и лица у всех вытягиваются. — Сон был слишком интимный, чтобы рассказывать его публично.
На лицах женщин вспышка острого, жгучего любопытства, впрочем, и мужчины не отстают. Зоя и Наташа просто умирают от любопытства, и я чувствую, что не дадут мне покоя даже после этого общего собрания, поэтому решаю кое что рассказать.
— Понимаете, — я тщательно подбираю слова. — Во время чтения я играл сцену любви с одной девушкой…
— Что значит сцену любви? — вскакивает Григорий Самуилович. — В постели?!
На лицах Агнессы Павловны и Павла Сергеевича неподдельный ужас.
— Нет-нет, — успокаиваю я, — никакой постели, что вы! Все было достаточно целомудренно. Только объятия и поцелуй.
Все успокаиваются, только на лицах молодого поколения явное разочарование. И тут я наконец замечаю глаза Инны. Я долго прятался от них, я не в силах был смотреть ей в глаза, рассказывая о сцене любви, мне казалось, что она сразу же все прочтет по глазам и поймет, КТО была та девушка. И, как мне показалось, она и поняла! В ее взгляде интерес, испуг, и еще что-то, я не могу понять что, потому что сразу же отвожу взгляд.
— А поначалу я вообще был на сцене один. Текста не знаю, что делать и куда бежать не знаю, в глаза бьет свет, кричу Викентьичу, чтобы притушил свет, он послушался… — я ищу Викентьича, нахожу, подмигиваю, тот подмигивает в ответ.
— А кто играл девушку-то? — грудным голосом спрашивает Зоя.
— Девушку? — меня застали врасплох, я чувствую что краснею как первоклассник. — Девушку… Не знаю, какая-то незнакомая актриса… Не из нашей труппы.
Правой щекой физически ощущаю взгляд Инны, щека горит, и, чувствую, что скоро ее задергает нервный тик.
— Вот такие дела, — говорю я, смешавшись и не зная, куда девать руки.
— Как она выглядела? — настаивает Зоя, и я вдруг понимаю, что ей жутко хочется, чтобы ту девушку играла она.
— Как выглядела? Ну… платье такое, с кринолином… темноволосая… брюнетка, словом… мне показалось, что лицо испанского типа… или цыганского. — Я описываю полную противоположность Инны и щека моя продолжает гореть от ее взгляда. — Росту вот такого, — показываю рукой. — Ну, какая разница? Не наша актриса. — Хочется провалиться сквозь землю, честное слово!
Агнесса Павловна строго оглядывает собравшихся и говорит:
— Я думаю, господа, не следует торопиться читать эту дьявольскую пьесу. Нужно разобраться с ней как следует. Павел Сергеевич, голубчик, где вы взяли-то ее? Кто автор?
Павел Сергеевич пожимает плечами, смущается:
— Да это мой знакомый дал мне, возьми, говорит, интересная штука. Автора я и не видал.
— Сами-то вы читали ее? — Агнесса Павловна поворачивается к Павлу Сергеевичу всем телом.
— Читал, — говорит Павел Сергеевич и все тихо ахают.
— Читали?! Как?! Что?! Ну и как она?! — все вскакивают, теребят Павла Сергеевича, тот сидит смущенный, расстроенный, и по всему видно, что он солгал.
— Как же так? — восклицает Агнесса Павловна строго. Она поняла, что Павел Сергеевич обманывает. — Павел Сергеевич, вы приносите в театр пьесу, которую сами не удосужились прочесть?
Павел Сергеевич берет себя в руки, делает каменное лицо, встает.
— Я не обязан перед вами отчитываться, — говорит он. — Я сказал вам, что читал. Можете не верить — это ваше дело, но отчитываться перед вами я не намерен.
