Владимир Покровский - Скажите Раз !
Питались они кое-как, спали урывками, постоянно, до зуда в печенках, искали Веру, в то же время сами скрывались от непонятных преследователей (вдруг, резко - в переулок, в ближайший подъезд, молча, настороженно привалясь к стене, по пятнадцать минут, по часу - время теряем, время! Ну? Все? Пошли).
Через неделю, когда верин муж уже совершенно не представлял себе конечную цель их бесконечных блужданий, Вера нашлась.
Это случилось вечером. Солнца уже не было видно, только-только начинало смеркаться. Оба - и Черный, и верин муж - еле двигались от усталости. Глаза у Черного были воспалены и он часто моргал. За всю неделю он не произнес ни одной проповеди, никого не посвятил - это его мучило. Мучило и то, что он не знал бы, что сказать, случись сейчас проповедь. Верин муж, обвисший и жалкий, плелся сзади и тихонько поскуливал от боли в ногах и сердце.
- Еще немного и пойдем спать. Так нельзя.
- Нельзя, - сокрушенно вздыхал в ответ верин муж. От этого слова саднило в мозгу, смысл был совершенно непонятен. Просто шесть букв. Кроссворд.
И вдруг Черный резко остановился посреди тротуара, вскинул голову кверху, закрыл глаза. Верин муж тупо встал рядом. Ему приятна была передышка.
- Она, кажется, - напряженно сказал Черный.
- Кто? - тупо спросил верин муж. Ответа не последовало и прошло много времени, прежде чем он понял, о чем речь. Он схватил Черного за рукав, взволнованно зашептал:
- Что? Что? Что?
- Здесь она, близко, - Черный досадливо поморщило. - Не пойму. Устал. Подожди. Подожди.
Верин муж, пьяно щурясь, прислушался тоже.
Два усталых гончих пса, толстый и тонкий, побежали на красный свет. Под свистки, под истерический скрип тормозов они перебежали на другую сторону, пересекли сквер, обогнули замшелую церковь, уткнулись в какие-то гаражи.
- Здесь! Где-то здесь!
Между гаражами был узкий проход, дальше небольшое пространство, пятачок, огороженный стенками и грязным забором. На ящиках из-под яблок сидела Вера, а рядом с ней - ее молодой друг. У Веры под глазом красовался синяк, на лице друга краснели царапины. Перед ними. на газетке, стояли две бутылки бормоты и грубо нарезанная колбаса.
- Верусь!
- Здрасьте! - сказала она, в меру пьяненькая.
- Кто такие? - спросил ее друг, пьяный не в меру.
И снова ночь. Снова бредут они спотыкаясь, толстый и тонкий. Черный поддерживает своего спутника, тому совсем плохо. Сердце.
- Как же это? Как же?
Черный рассказывает всю подноготную очень подробно. У него под глазом синяк, на лице вериного мужа краснеют царапины.
Она и сама не помнит, где подцепил ее этот тип. Кажется, в какой-то пельменной. Он ничем не походил на его мужа, а с Черным его роднило только отсутствие документов. Молодой, ржаной, злобный и нахрапистый, отупевший, протухший от вечного пьянства, "аб-со-лют-но неприспособленный", он от кого-то скрывался, ей не хотелось знать, от кого, и она его не читала. Они шатались по Москве от магазина до магазина, тратили деньги, которые возникали неинтересно откуда, бегали от милиции, любили друг друга на дремучих пустырях среди консервных банок, рваных газет и кирпичей, она шла за ним безропотно и даже с желанием, вместе с ним тупела, вместе с ним ругала всех и вся, гладила его тусклые волосы, обнимала...
Как она кричала на них, ни муж, ни Черный не узнавали ее, как издевательски плясала!
- Что, выкусил? Поздно, миленький, поздно посвящение отбирать, всех вас вижу, родненьких, умненьких! Срать я на вас хотела! Каждый в свою сторону гнет, а у меня своя сторона, - она прижималась к своему молодому другу, тот мрачно хлопал глазами, - пусть на месяц, пусть на неделю, да хоть на день мне хватит. Вот он - мой! Э-э-э-эх, вы!
- Но как же это, как же? Этого просто не может быть!
И Черный начинает снова, с еще большим количеством подробностей, он выудил из нее все, даже то, чего она сама не помнила.
- Перестань! Перестань, я тебя умоляю! Я уже наизусть выучил!
Но Черный неумолимо рассказывает. Он рассказывает для себя. Ему ужас как надоело молчать. Только теперь он понял, что Вера давно уже не любила его, что и раньше не любовь была вовсе, а совсем что-то непонятное. Тут возникает вечный вопрос, что такое любовь, но Черный, взрослый мужчина все-таки, отбрасывает его и пытается понять, как получилось, что он был уверен в ее любви, а потом оказалось, что ничего такого и не было, а были усталость, скука, отвращение и всякие бабьи штучки.
Верин муж не способен думать вообще. Он заведен на один вопрос:
- Как же так?
Утром они подошли к метро и Черный глухо сказал:
- Сегодня не буду работать. Отдохнуть надо. И подумать. Может быть, вообще ни к чему все это.
- Я домой пойду, - ответил верин муж, - Я просто посплю. Просто посплю, приму ванну, а потом покушаю. Почитаю немного. Сто лет не читал. А с работы уволюсь. Какая к черту работа? Что-нибудь придумаю. Все равно не платят.
- Что же, пока.
- Пойдем ко мне домой, - попросил верин муж. - Не хочется одному.
Они спустились на эскалаторе, еще часа пик не было, одни уборщицы, рыча машинами, надвигались на них строем. Пригромыхал поезд.
- Смотри, наши! - Черный указал рукой на битком набитый вагон. В глазах его блеснула гордость.
- Там сидеть негде, - сказал верин муж. - Вон ведь сколько со свободными местами. Я туда не пойду.
- Пойдем! - тащил его Черный. - Ведь наши!
Вериного мужа хватило только на самое слабое сопротивление. Уборщицы остановились, с интересом наблюдая, как Черный тащит его в вагон.
- Черный, Черный! - заволновались в вагоне. - Тебя искали, ты куда-то пропал!
- Я знаю.
Неподвижные, снулые лица, мерно качающиеся в пронзительно белом свете, у всех одинаковое, чуть сумасшедшее выражение. Идиотическая отрешенность. Вой поезда, невообразимая теснота, можно поджать ноги и висеть, а главное очень неприятное чувство, томление, почти страх. Будто все специально на тебя смотрят, следят исподтишка. Словно ты центр.
- Тесно как, - неуверенно пробормотал верин муж.
- Что?
- Тесно, говорю!
Черный не ответил. Он, пожалуй, и не слышал ничего, рефлекторно переспросил, его лицо приобрело то же снулое, нечеловечески равнодушное выражение - взгляд мертвеца.
По вагону носилась радость. Черный пришел, сам Черный, надо же, как повезло сегодня! Его неповторимые, изначально родные токи. Он излучал силу и силу вбирал. Как я рад, говорил он, как я рад, люди, что я здесь, как мне этого не хватало, как смертельно я устал от пустоты и разреженности воздуха! Ну-ка, наддайте! Наддайте, милые, ничего не скрывайте, мы одно, чем нас больше, тем мы лучше и счастливее! Забирайте все, не стесняйтесь!
И началась игра. Он становился то одним, то другим, то сразу всеми одновременно, он каждый раз возвращался в себя неузнаваемым, то уродливым, то прекрасным. О, счастье! Все больше становился размах между низменным и высоким, настолько велика была разница, что казалось - никакой разницы нет, разве так уж сильно отличается Северный полюс от Южного? Ну, Черный, ну, мастер, что он делает с нами!
