Иржи Брабенец - Преступление в Радужном заливе
- Глаза видят сказку, разум постигает истину. - Океде Юрамото улыбнулся. - Может быть, да, а может быть, и нет.
- Я действительно здесь впервые. И, верно, вам мои вопросы покажутся наивными, но скажите, отличается ли это место от других районов Луны? Есть ли здесь что-нибудь особенное...
- Что вы имеете в виду, майор? Нечто необычное по отношению к будничному? Здесь - все особенное с земной точки зрения. Но если подходить с "лунным стандартом", ничего необычного вы здесь не найдете. Короче, вы должны научиться на все смотреть глазами обитателя Луны. Даже когда бегаете.
- Что вы хотите этим сказать, профессор? - Родин тщетно старался рассмотреть выражение лица селенолога. В отблеске света лицо Юрамото за защитным стеклом казалось неясным и невыразительным.
- Я говорю то, что думаю. Слово - посланец мысли. Добавлю только, что, если человек поймет это, он может сэкономить время, не тратя его на бег по серпантинам.
Наступила тишина. Абсолютная тишина, какую по-настоящему ощущаешь лишь во Вселенной. Но до слуха следователя дошло чье-то учащенное дыхание, Чье - Юрамото или Гольберга?
- Почему именно по серпантинным дорогам, можете вы спросить? Да потому, что вы на Луне. Спокойной ночи, друзья.
Лишь после того, как за селенологом закрылись стальные двери шлюзовой камеры, две фигуры в скафандрах повернулись друг к другу и нажали на кнопки на панелях.
Первым заговорил доктор.
- Он следил за нами. С какой целью? Он смотрел, как я бегаю. И что, черт побери, должны означать его слова? Как же бежать, как не по серпантину! Да и то, что мы находимся на Луне, - это мы тоже без него знаем!
- А что если спрыгнуть вниз? Какова высота этого склона?
- Смотря где. Метров тридцать - сорок. Не хотите же вы, чтобы я сломал... Постойте, мы же действительно на Луне! Я понял. Вшестеро меньшая сила тяжести, следовательно, и замедленное свободное падение - такое же, как на Земле с высоты четырех-пяти метров.
- А выдержит ли скафандр? Может, он не приспособлен для подобных акробатических прыжков?
- Он выдержит и более грубое обращение. Я скорее опасаюсь за собственные ноги.
- Если вы боитесь...
- Кто говорит о страхе?
Гольберг прошел по равнине до самого "горлышка" и внимательно оглядел место под обрывом, над которым торчал радиотелескоп. Ровное место, без камней и углублений. Поднявшись наверх по извилистой дорожке, он остановился в ожидании сигнала, а затем прыгнул вниз и по ровному месту добежал до базы.
- Неплохо, - одобрительно сказал Родин. - Две минуты пятьдесят семь секунд - меньше трех минут.
- Вот видите! Мог кто-нибудь это сделать? Мог!
- По крайней мере те трое, что прибежали в субботу последними...
- Вы имеете в виду...
- Последними прибежали селенолог Юрамото, пилот Нейман и астроном Ланге. "На это ушла еще минута, в 11:02 все были в сборе", - так, кажется, говорил Глац.
- Значит, и этот проклятый бег, и этот дьявольский прыжок - я еле дохромал, думал, у меня будет кровоизлияние - имели какой-то смысл?
- А по-вашему, я заставлял вас бегать ради собственного удовольствия?
ФОТОАЛЬБОМ
- Я хотел вас кое о чем спросить, - Родин бесцеремонно сел и посмотрел на Глаца.
- К вашим услугам.
- Скажите, пожалуйста, если бы вы, не будучи на базе, узнали вдруг, что здесь кто-то покончил жизнь самоубийством, о ком вы прежде всего подумали бы?
Глаза командира, суженные в две щели, неподвижно смотрели на пресс-папье.
- На этот вопрос не так легко ответить. Видимо, о Ланге.
- О Ланге?
- Да, мне кажется, он мог бы попытаться разрешить какую-нибудь трагическую проблему именно таким путем. Я имею в виду - трагическую с его точки зрения. Да, Ланге, может быть, смог бы. Повторяю, может быть. Но чтобы Шмидт - никогда бы о нем не подумал! Вот видите, майор, чего на самом деле стоят подобные предположения.
- По-вашему, Ланге не так дорожит жизнью, как остальные?
- Нет-нет, вы меня плохо поняли. Я убежден, что Ланге очень дорожит своей жизнью, это жизнь завидная. Он - один из известных астрономов, создатель особой астробиологической школы, кумир многих молодых ученых. У него есть все основания быть довольным жизнью, именно поэтому он ею дорожит. Но попробуйте понять меня. Доведись ему испытать потрясение, которое пошатнуло бы основы его существования, - я, правда, не представляю, что бы это могло быть, - жизнь для него потеряла бы всякий смысл.
- Благодарю вас. Но вернемся к Шмидту.
Тщательный осмотр комнаты покойного радиста занял немного времени. Встроенная мебель, одежда, белье. Слишком мало, чтобы составить представление о личности Шмидта. Звездный атлас, логарифмические таблицы, несколько научных книг, всякая мелочь, которую нередко увидишь в комнате мужчины, пресс-папье, игрушечная обезьянка, фотография собаки, портативный магнитофон. Внимание майора привлекла записная книжка Шмидта. В ней были заметки, относящиеся к его работе. И все же в комнате оказалось нечто необычное. Фотоальбом. На каждой странице портрет - фотография молодой красивой женщины. Блондинки и брюнетки, улыбающиеся и серьезные, тридцать, сорок снимков. Ни имени, ни инициалов. Лишь дата - день, месяц, год.
- Так, значит, Шмидт все-таки был психически неполноценным человеком. Родин машинально перелистывал альбом.
- Психически он абсолютно здоров, - сказал доктор Гольберг. - Не станете же вы утверждать, что каждый, кто коллекционирует фотографии своих любовниц, - патологическая личность?
- Если он женат, - сухо ответил майор, - то наверняка.
Захватив записную книжку, магнитофон и фотоальбом, они перешли в рабочее помещение радиста, напоминавшее не то станцию дальней радиосвязи, не то радиотехническую мастерскую. Здесь внимание Родина привлекли лишь несколько катушек с магнитофонной пленкой, датированных предыдущей неделей. Той неделей, которая окончилась убийством.
Майор Родин начал перелистывать записную книжку. Обычные отметки о качестве приема, короткие заметки, запись о том, что какой-то Бен Талеб прав, критикуя интерферометры за известную неточность. "Вернуть Анне письма!!!" Три восклицательных знака! Тут же - "считают - значит мыслят", "высокую частоту поглотит вода", "черта с два что-нибудь поймаешь". На другой странице отметки о любительских радиопередачах, принятых большим радиотелескопом Луны. В скобках - "Магда, отпуск в августе".
Ничего достойного внимания... Но вот на одной из последних исписанных страниц ряд чисел: 23, 29, 31, 37, 41, 43, 47, 53, 59, 61, 67, 71, 73, 79, 83, 89, 97, 101...
- Что бы это могло означать? - Гольберг наморщил лоб. - Код? Но какой? Единицы измерения? Какие? Даты? Исключено. Волны? Бессмыслица. Если это ключ к шифру, то вряд ли он хранился бы так небрежно в записной книжке, которая валяется на столе. Вам ничего не бросилось в глаза, майор?
