Сергей Булыга - Лисавета Иванна велела кланяться
Нет, не заметил. Егор уже лежал в снегу, внимательно смотрел…
Пластун прошел к саням, вернулся, замер. Смотрит. И смотри. Смотри, пес, нюхай, пес! Егор осторожно повернулся на бок, ощупал спрятанный в кармане пистолет. Пистолет был в порядке. Мела поземка, было холодно. Пластун никак не уходил.
А в стороне, спускаясь в низину, чернели крайние избы худой деревеньки — соломенные крыши, тощие дымы. Да—да, только туда, и там узнать, где это он сейчас находится — и сразу в город, и…
На Шестую Станичную, два? А там уже Терентьич, улыбается. «Что, написал, голубчик, изложил? Как это еще нет? А почему?» Егор поморщился. Пластун стоял возле саней, прикуривал.
А вот его, наверное, окликнули — и он пошел, скрылся в трактире. Хорошо! Егор отполз назад, вскочил и, пригнувшись, сбежал с гребня холма в низину. Там он остановился, выпрямился во весь рост, отряхнулся от снега, проверил пистолет — и двинулся к деревне, на ходу лихорадочно думая о том, как же ему вести себя, что говорить… Но голова была пуста, ничего не придумывалось. Ну да и ладно, как—нибудь, как говорил дядя Игнат, свинья не съест, а псы, он добавлял, — им кости, пусть подавятся!
В деревне было пусто, словно вымерли. Подойдя к крайней избе, Егор негромко постучался. Никто не ответил. Он постучал еще, уже настойчивей. Тогда в избе послышались неторопливые шаги, скрипнула дверь, и на пороге показался невысокого роста старик в распахнутой поддевке и в валенках. Прищурившись от яркого света, старик внимательно посмотрел на Егора и лишь потом пригласил:
— А, это… заходи, — и пропустил гостя вперед.
Миновав темные сени, Егор вошел в горницу, где было ненамного светлее. Стол, две скамейки, печь, лежанка за линялой занавеской да голые стены, обитые серыми от времени досками… И едва ли не белый, чисто выскобленный пол.
Кашлянув, старик неопределенно сказал:
— А ты садись, чего там.
Сели. Егор — к столу, хозяин — на скамейку у окна. Сложив руки замком на коленях, хозяин спросил:
— Может, дело какое имеешь?
— Имею, — ответил Егор. — Заблудился. А до города как, далеко?
— Что, до Гдатска?
До Гдатска? Егор побледнел. Сунул руку в карман, к пистолету, сказал:
— Да, конечно, до Гдатска.
Старик усмехнулся:
— Вопрос не ко мне. Я в городе сызмальства не был. А что мне там делать?
Егор почувствовал — старик боится и, значит, лишнего не спросит, а сам же будет отвечать с охотой и пространно, стараясь угодить… И он сказал:
— Ну а дорогу все равно ведь знаешь.
— Дорогу! — старик презрительно хмыкнул и даже мотнул головой. — Какая тут дорога! Правда, зимой еще так—сяк… — и спохватился: — Говорят! А летом одне болота, — и почтительно спросил: — А вы, надо полагать, издалека будете?
— Издалека, — нехотя согласился Егор.
— Ага, ага, — старик понимающе закивал… а потом вдруг неестественно оживился: — Хорошо, что вы к нам приехали! Места у нас здоровые, целебные. Тут неподалеку кипячие ключи бьют, — и тут же, как бы невзначай, спросил: — Ну и как, нашли кого?
— Кого? — не понял Егор.
— Вот я и говорю! — согласился старик. — Искать—то некого. Глушь, извольте доложить. А то понаехали, понимаешь… — но спохватился и сказал со вздохом: — Конечно, вы не по своей воле ездите, приказано.
Егор молчал. Ну вот! Похоже, он действительно где—то в Восточных округах и где—то рядом Гдатск, тот человек… Старуха, получается, была права, а он, глупец… Что делать?
Старик понял молчание гостя по—своему.
— Приказано! — повторил он задумчиво. — Радости, конечно, мало, зато служба почетная. Да я и сам по молодым годам хотел к вам податься. Не взяли. Сказали: нет в тебе становой жилы; ленив, нерасторопен. Да… Так оно и вышло.
Старик встал со скамейки, развел руками и с неподдельной горечью сказал:
— Глянь, что нажил. Ничего! Гол как сокол.
Помолчав, но так и не дождавшись ответа, он успокоился и опять заговорил торопливо, заученно:
— А вы не извольте гневаться. Ведь что я дома сижу, так на то и зима. Зимой какая работа, зимой скотина по дворам. Я, как во всех бумагах прописано, читали ведь, здешний пастух. Летом в поле, зимой — на печь, и сплю как медведь. Уж такая натура, куда от нее?!
И тут вдруг резко, вдруг, с грохотом — настежь распахнулась входная дверь. На пороге показались бравые молодцы в черных шинелях и с тяжелыми длинноствольными ружьями наперевес. Человек шесть. Пластуны. СОО.
— Стоять! — заорал один из них, первым заходя в горницу.
Егор вскочил, схватился за карман… да передумал, поднял вверх руки и застыл.
В избу вошел еще один пластун — но не с погонами, а в эполетах. Шинель на нем была добротная; бобровый воротник…
— Гражданин обер—вахмистр! — один из молодцов вскинул руку к фуражке и лихо козырнул.
— Сам вижу! — перебил его вошедший.
Затем он вышел на середину избы, с улыбкой посмотрел на старика и четко, с расстановкой сказал:
— Ну, дед, доигрался. И пойдешь ты теперь к бабке—покойнице. Михайла!
В избу втолкнули крепкого еще мужика в армяке и высоких городских сапогах. Мужик, насупясь, старался ни на кого не смотреть. Старик повернулся к нему и сказал:
— До лета ты доживешь.
Михайлу эти слова не задели, зато обер—вахмистр выкрикнул:
— Оба! К стене!
Старик, а за ним и Егор послушно подошли к стене и стали к ней лицом. Старик уже начал было поднимать руки, но тут Михайла сказал:
— Гражданин обер—вахмистр, здесь.
— Да? К другой!
Старик и Егор перешли к другой стене и встали, опираясь на нее поднятыми руками.
— Давай! — приказал обер—вахмистр.
Пластуны, помогая себе ружьями, принялись отдирать доски, которыми была обшита стена… и на пол посыпались игрушки; новенькие, только что из—под ножа — лошадки, медведи, барыни, гусары. Пластуны топтали игрушки сапогами, рубили саблями — деловито, основательно, в полном молчании. Когда же все найденное было порублено в мелкий щеп, обер—вахмистр, кивнув на соседнюю стену, спросил:
— А там что?
Михайла отрицательно покачал головой.
— Ну что ж, — сказал обер—вахмистр, — и то хорошо. Эй, Селиван!
Старик отошел от стены. Один из пластунов заломил ему руки за спину, связал их веревкой, подтолкнул к двери… И, указав на Егора, спросил:
— А с этим как?
Селиван задержался у двери.
— Я этого малого знать не знаю, — сказал он. — Зашел; дай, говорит, погреться. Отпустите его!
— Сейчас, сейчас, — не стал спорить обер—вахмистр. — Обыскать!
Стоявший рядом с ним пластун залез Егору в карман полушубка, достал оттуда пистолет, рассмотрел, взял себе. Залез во второй… И подал обер—вахмистру медальон.
