Александр Рубан - Фейкийские корабли
- Командор! - хриплым голосом произнес Дима. - Это населенный мир, Командор...
- Ясно, - сказал Юрий Глебович. - Послал мне бог добровольцев. Аматоров. А ну-ка, посторонись!
Край люка уперся Диме между лопаток, и Дима посторонился...
Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он тогда замешкался.
Но Демодок не замешкался и посторонился, выпуская Юрия Глебовича из рубки, - и это, вполне возможно, спасло Демодоку жизнь. Жизнь, которая так и закончится здесь, в древней Элладе, в одном из бесчисленных квазимиров тысяча пятьсот какой-то ассоциативной сферы. И никто никогда не узнает, в каком именно. Никому еще не удавалось обнаружить ни одного радиобуя в метатысячных сферах, а ведь каждая экспедиция оставляла их после себя сверхнадежные, неуязвимые, практически вечные... Эта сфера тоже должна была кишмя кишеть радиобуями - да вот почему-то не кишела. Каждый заброс был уникальным, каждый квазимир оказывался новым и неисследованным, и теперь Демодок знает, почему так получалось. Но никому не может передать свое знание...
Обмотав струны мягкой шерстяной тряпкой, Демодок привстал на цыпочки, повесил лиру на крюк и огляделся.
Лица пирующих были ему незнакомы и потому неотчетливы, но позы вполне соответствовали тому, что рисовал его слух. А низкое вечернее солнце находилось именно на том месте, которое подсказало ему осязание. Застывшие волны, застывшие чайки над ними, застывшее пламя костра на берегу - все было похоже на красочную, глянцевую, не очень четкую фоторепродукцию с картины старательного художника-копииста.
Это не было зрением - то, что возвращалось к Демодоку, когда он останавливал время. Это было представлением давно ослепшего человека о том, что такое зрение. Но в местах, знакомых ему по воспоминаниям или на ощупь, это вполне заменяло зрение. А на Олимпе он видел даже больше и отчетливее, чем другие, зрячие в миру, аэды...
Щурясь и привыкая к нечеткому глянцу мира, Демодок вышел из дворца, проследовал мимо костра, где неподвижные рабы держали на весу неподвижного вепря, подставив таз под неподвижную струю крови из его горла; мимо корабля с хитроумным навигационным сооружением на корме, уже знакомым ему на ощупь. Потрогал стопой неподвижную твердую воду и шагнул на мыс Итапетра, на широкую отмель перед одноименной скалой.
"Эту отмель скоро будут называть Лугом Сирен, - подумал певец. - Теперь уже скоро. Да и сами Сирены обязательно появятся на этом лугу. Девятнадцать лет прошло после начала Троянской войны - Одиссей уже, наверное, заканчивает свое путешествие. Скоро будет направо и налево хвастать о пережитом. Будет вспоминать, сочинять и приукрашивать. Будет верить собственным выдумкам и закреплять их в умах многих и многих эллинов. И Сирены появятся. И шестиголовая Скилла обоснуется в круглой пещере на самой середине высокой материковой скалы; будет хватать и пожирать мореходов - по шесть человек сразу - пытающихся пройти узким проливом между материком и островом Лефкас. И легендарный лотос - корень забвения, - перестав быть метафорой, обретет свои коварные свойства... Таков этот мир, населенный богами и чудовищами - порождениями спящего разума".
Так думал Демодок, неторопливо шагая по отмели к подножию скалы Итапетра. К тому самому месту, где сорок лет назад они с Наденькой кое-как приземлили шлюп, спасаясь от бури.
Шлюп держался. Квазиреальность обгрызла и обсосала его, но еще не проглотила.
Исчезли палубные надстройки, иллюминаторы потеряли прозрачность и намертво приросли к бортам, а П-образная мачта на миделе стала мраморной аркой. И жертвенный треножник нелепо торчал на корме, перед разверстым люком в машинное отделение, где давно уже не было никаких машин, а был бездонный колодец с каменными влажными стенами, дышавший холодом, плесенью, жутью. Может быть, еще один вход в Аид... Но в целом шлюп сохранял прежние очертания.
И никуда, конечно, не делся радиобуй, который они с Наденькой, пыхтя и проклиная инструкции, выволокли из шлюпа и оттащили на пятнадцать метров от борта. Там он и лежал, поблескивая полированными ромбами граней, ощетиненный бесполезными штырями антенн. Демодок подошел к нему и ткнул пальцем в пружинную клавишу на одной из граней. Печатная плата послушно скользнула из паза ему в ладонь. Только это была уже не печатная плата. Это была черная, совершенно гладкая пластина (может быть, уже деревянная) с серебряными каббалистическими знаками. Где-то когда-то, лет сорок пять назад, в одной из старинных книг Дима прочел, что печатные схемы напоминают кабалистическое письмо. Образ понравился ему и запечатлелся в памяти - и вот результат. О том, что могло произойти с начинкой радиобуя, знай он о ней хоть что-нибудь, Демодок старался не думать...
Думать надо было раньше, когда Юрий Глебович пришел наконец в сознание и отдал Диме совершенно четкий приказ: оставить шлюп здесь.
Правое легкое у Юрия Глебовича было пробито двумя зубами остроги, которую они с Наденькой не рискнули извлечь: свободное острие оканчивалось могучей зазубриной, и, надо полагать, все три были заточены одинаково. Они только осторожно отделили древко и остановили кровь. Древко Дима швырнул обратно в море, и абориген тут же подхватил его с радостным гиком. Но им было не до аборигена: внезапно поднялась буря, и надо было спасать шлюп. Кое-как, на ручном управлении приземлившись на отмель у подножия высокой скалы, они потратили несколько драгоценных минут на установку радиобуя. (Наденька протестовала, но Дима был непреклонен: инструкция есть инструкция.) А потом они уложили Юрия Глебовича в капсулу обратного старта и уже задвигали крышку, когда он пришел в себя и заговорил.
- Бросьте шлюп, - говорил он. - Черт с ним... Пульт. Ты же видел. Не пытайся чинить... Немедленно в капсулы. Оба. Я тоже. Но сначала вы. Оба. Населен...
Он говорил медленно, с трудом выталкивая слова и кривясь от боли, - но он знал, что говорит. А Дима не подчинился. Это был его третий профессиональный заброс, он полагал себя уже достаточно опытным квазинавтом и счел возможным выполнить приказ только наполовину. Он почти силой загнал Наденьку во вторую капсулу и сразу нажал наружную клавишу обратного старта. Воздух сказал "блоп!", заполняя освободившееся пространство, и Диму качнуло.
- Молодец, - проговорил Юрий Глебович, наблюдавший за его действиями. Теперь сам. Не торопись.
- Конечно, командор! - бодро ответил Дима и, проходя мимо его капсулы, локтем ударил в клавишу.
Четыре дня он пытался починить пульт и не преуспел.
На пятый день сломался корабельный стюард, и Диме пришлось самому топать на камбуз. Тогда он и заметил первые пятнышки ржавчины на нержавеющем металле консервных банок.
