В. Фирсов - ФАНТАСТИКА. 1966. Выпуск 2
Динамик загремел так, что Смольный даже поморщился.
Но мяч прошел высоко над штангой и упал на трибуны.
— …не удалось изменить счет, — расслышал, наконец, профессор. — Я воспользуюсь короткой паузой в игре, чтобы напомнить зрителям…
Голос прервался на полуслове, и на секунду стало очень тихо. Затем динамик заговорил снова.
— Товарищи телезрители! — сказал кто-то — уже не комментатор. — Я обращаюсь к вам по совершенно неотложному делу. Возможно, что эту игру смотрит сейчас Петр Иванович Федосеев. Его срочно вызывает Лунная Станция. Петр Иванович! Если вы слышите меня, немедленно, не теряя ни секунды, свяжитесь с Астросоветом. Повторяю: Петр Иванович Федосеев! Вы должны немедленно связаться с Астросоветом. От этого зависит жизнь человека.
Вратарь на экране разбежался и ударил по мячу. Тотчас же стадион исчез, и перед Смольным снова появился взволнованный секретарь.
— Вы слышали? — спросил он. — Думаю, что скоро Федосеев объявится.
— Пожалуй, что так, — пробормотал профессор. — Конечно, он сидел где-нибудь перед телевизором, забыв про свои удочки.
“Это хорошо, — подумал он. — Уж Федосеев-то придумает, как усмирить свои машины. Лишь бы Чередниченко успел”.
Но Чередниченко молчал, хотя прошли все сроки для связи. Он молчал и через час, когда наступило время дать радиозавесу я надо было снова решать, выходить ли Лебединскому навстречу пропавшему вездеходу — может быть, на верную смерть — или отменить весь план и оставить его в куполе, обрекая на мучительную агонию, в надежде на то, что “Потомак” все-таки успеет.
Чередниченко молчал потому, что его разбитый вездеход в это время лежал среди непроходимых скал далеко в стороне от дороги.
Дорога до Базы была проведена еще во время постройки Станции. Ее сооружение не потребовало особых трудов — южная окраина Моря Спокойствия представляла гладкую равнину, на которой требовалось лишь местами выровнять почву да расставить ярко окрашенные металлические вешки с мигающими по ночам лампочками. Вести вездеход между двумя рядами огней было легко даже в полном мраке. Кроме того, вешки очень хорошо были видны на экране радиолокатора. Словом, — поездка по такой дороге не представляла трудностей ни днем ни ночью. Даже грузовые роботы — “камбалы” с примитивным кристалломозгом благополучно преодолевали путь между Базой и Станцией без всяких происшествий.
С первой секунды пути Чередниченко выжимал из машины все, что было возможно. Утопив клавишу хода далеко за ограничительную защелку, он гнал вездеход вперед, заставляя моторы стонать от напряжения.
Широкий серп Земли, висевший почти над головой, давал достаточно света, чтобы привыкший к темноте глаз различал детали лунной поверхности. Поэтому Чередниченко вел машину, даже не включая фар.
Миронов молча сидел у него за спиной, борясь с подступающей тошнотой.
Быстрая езда на “кузнечике” имела свои особенности.
При скорости, близкой к максимальной, тяжелая машина начинала раскачиваться с носа на корму, иногда почти отделяясь от грунта. Отличная амортизация не ослабляла, а даже усиливала качку. Казалось, машина мчится по морю, то и дело взлетая на гребни волн и скатываясь оттуда.
При испытаниях на Земле ничего подобного не наблюдалось. Это обнаружилось лишь на Луне, в условиях уменьшенного тяготения. Исправлять что-либо было уже поздно, и на качку махнули рукой, тем более что на большой скорости никто никогда не ездил.
Сейчас машину болтало основательно. И Миронов с удивлением заметил, что его желудок очень чувствительно отзывается на каждый взлет машины. Впереди было много часов пути, и вскоре он стал думать об этом с ужасом.
Вскоре на экране радиолокатора показалось пятнышко. Это был передовой вездеход. Чередниченко обменялся приветствиями по радио со Шредером и Бек-Назаровым. Затем “Кузнечик-3” остался позади, а Чередниченко и Миронову наступило время поменяться местами.
В кресле водителя Миронову стало еще хуже. Оно располагалось в самом носу машины, и качало в нем гораздо сильней. К тому же впервые за месяцы его пребывания на Луне перед ним на пульте горели две красные лампочки, предупреждающие о том, что механизмы работают на пределе, и это действовало на него угнетающе. Кругом лежали сотни километров безвоздушного пространства, пронизанного потоками космических излучений, впереди ожидали долгие изматывающие часы сумасшедшей гонки в беспросветной мгле, и леденящая трехсотчасовая ночь только начиналась, а кислорода в баллонах было меньше, чем на сутки. Он невольно подумал, что любая неисправность со вторым вездеходом может оказаться для них роковой.
В корме вездехода за толстым слоем биозащиты рвалась наружу неукротимая энергия нейтронных вихрей. Атомный реактор всю свою мощность отдавал ходовым двигателям. Все потребители тока были выключены — радиостанция, фары, освещение и отопление кабины. Скорость “кузнечика” давно была на пределе. Тем не менее ее не хватало на то, чтобы хоть немного опередить жесткий график движения, составленный электронной машиной.
Чередниченко задумался. По-видимому, большего из вездехода выжать было нельзя. Но в таком случае вся эта рискованная гонка теряла всякий смысл, потому что кислород у Лебединского кончится за тринадцать минут до встречи. Надо было что-то предпринимать.
На вездеходе стояли двигатели, рассчитанные на работу в самых тяжелых условиях. Какая-то светлая голова из конструкторов спроектировала их с большим запасом мощности. Но Чередниченко знал, что реактор не способен дать больше ни ватта, потому что ограничительные стержни держат режим реактора точно в расчетных пределах.
Ему даже стало жарко, когда мысль об этом пришла ему в голову. Стержни выведены уже до отказа. Теперь их можно только снять совсем. Тогда удастся выжать из реактора еще несколько процентов мощности.
Чередниченко участвовал в постройке и испытаниях первых “кузнечиков”. Он знал, что, кроме перегрева, реактору ничего не грозит и, если снять только часть стержней, опасность будет не так уж велика.
Захлопнув гермошлем, он открыл дверку, ведущую в двигательный отсек.
Когда, утирая пот со лба, он снова появился в кабине, на пульте мигало несколько красных лампочек.
— Что вы сделали? — почти крикнул ему Миронов. — Мы сейчас взорвемся!
— Я снял ограничительные стержни, — сказал Чередниченко, кладя руку на клавишу хода.
Тотчас же вездеход заметно ускорил движение. Однако вскоре на пульте вспыхнула еще одна красная точка — начался перегрев реактора.
Впервые в жизни Миронов почувствовал, что ему страшно.
