Александр Силецкий - Глиняные годы
- Но почему?
- Пожалуйста, - она умоляюще смотрела на него.
- Нет, я решительно ничего не понимаю! Ведь все уже готово! Оговорено, продумано... Теперь я не имею права вмешиваться, иначе весь эксперимент... К тому же, не забудьте, в спектакле заняты другие пациенты.
- Все готово, - едва слышно повторила она. - В последнем письме он говорил, что собирается бежать... Назад, к мученьям, к горю - навсегда... Это ужасно!
- Он болен! - сердито сказал врач. - Поймите ж, наконец! Запомните: чтобы ваш муж стал здоровым, н о р м а л ь н ы м, - премьера должна состояться! В этом смысл всей затеи.
- Как угодно, доктор... Но я боюсь!
- Чего? Куда он денется? Его больное воображение... Ах! - Врач безнадежно махнул рукой. - Письмо у вас? Как он переправил его? Хотя теперь это неважно.
- Я не взяла с собой. Завтра или послезавтра я принесу. И еще... Скажите, в беседах с вами он... вспоминал обо мне?
- В эти дни? Ни разу. Он был слишком увлечен спектаклем. Да разве вам мало этого письма?! Между прочим, мне он тоже... предложил сыграть...
- А вы жалуетесь, что ничего не читали!.. Все-таки - целая роль! Казалось, она потешается над ним. - В кого же вам предстоит перевоплотиться?
- В ремарке к роли он написал... - врач слегка нахмурился, но тотчас скроил беззаботную гримасу, - в принципе, это пустяк. "А играющим дураков запретите говорить больше, чем для них написано..." Вот и все. Насколько я понял, изображать мне придется самого себя. Не могу пожаловаться на роль. Только... Ума не приложу, зачем нужна эта ремарка?
Пустая сцена, как больничная палата, откуда вынесли кровати, тумбочки, убрали с подоконников цветочные горшки, и лишь одна кровать осталась - в самом центре, под горящей лампой, так что видно все... А где же зал? Ах, да, он там, внизу, и, затаив дыханье, следит за действом весь партер. Галерки нет - в ней не было нужды. Для тех, кто движется по сцене, все одно - галерка ли, партер, не это важно, главное - есть зритель, который воплотит игру, ему предложенную, в явь. Заплачет, если драматург захочет, смеяться станет, коли выскочит на сцену шут... Пустынный зал, где лишь один актер, и сцена, полная народу... Все - игра. Костюмы, парики, носы... И - мнения. Пристрастия, умы, улыбки, жесты... Раздвинут занавес глядите, сядьте ближе! Вот так... Теперь сам черт не разберет: где - зал, где - сцена. Круг замкнулся. Произносите монологи, вставляйте реплики, вступайте в общий хор. Для всех написан текст, любой себя сыграет - только не спешите... Куда ж спешить, когда все кончено? Он слишком стар уже и глуп, и чересчур устал в пути, чтоб впредь достойно продолжать свое существование - беглец, изгой, никчемный постоялец, он думал счастье обрести вдали от родины, от времени, где жил, надеясь в странствиях учить людей, как постигать законы высшей красоты, добра и справедливости. Увы! Тринадцать лет умчались безвозвратно, рассыпались, как глиняная ваза, на сотни тысяч черепков - уже не подобрать, не склеить... Кончено. Он обманулся в ожиданьях, ничьих надежд не оправдав. Да и надежды эти - кто питал? Жена? Быть может, в ней теплилась вера, но слабый огонек не разгорелся - не угас, однако пламени не дал, лишь тлел, все больше отдаляясь. Кого винить? Других? Смешно!.. С невиданным упорством они играли роль живущих и, конечно, ему поверить не могли. Для них он - умер, растворился в потоке времени, не смея называться, даже в шутку, человеком, который вот сейчас, сию минуту, способен гением своим всех поразить; и только дух его остался, в трагедиях бессмертье обретя, а человеческое ныне - сказка... Прекрасная, далекая легенда, где все туманно, странно, лишено конкретных черт... И он бежал - не потому, что опасался: вдруг его забудут. Нет! Он понимал: забыть его не смогут, не посмеют. Но те ужасные тринадцать лет... От них бежал! Чтоб не пропали даром, чтобы писать, писать, писать!.. Да, он работал, точно одержимый, себя не вправе упрекнуть. Но что случилось? Мертвого младенца он к жизни возвратил в иные времена, когда он сам - как человек, творец и гений - был неуместен, выглядел шутом. Да, каждой глупости - своя обитель, и каждому поступку свой отведенный час... Час миновал давно... И новым поколеньям он дорог именно как сын ушедших дней. Он к ним прикован, впаян в них, а вне их лишь нелепо притязает на то, что было, - там, где нет... Его нет - и его эпохи. Бежать назад? Но те тринадцать лет... Едва они вернутся, - он вмиг утратит, что имел... Перечеркнуть все сделанное ныне... Нет-нет, он слишком стар, чтобы принять удар судьбы, смириться с ним и страсть свою умерить. Надежда в нем не умерла... Быть может, люди все поймут и примут, и оценят, как подобает, поздние плоды его трудов, ума и мастерства. Надежда... Кнут победителя и цепь рабов. Какими силами тебя заставить для счастья общего сломать судьбу? Он стар, назад дороги - нет... Там, позади, молчание и муки. А здесь? Тринадцать лет... Там - здесь... Какая разница, по сути? Нет, не решить ему вопрос. Сил не хватает, остроты ума... Ничто, увы, не бесконечно. Немеют ноги, звон в ушах, и сердце бьется чуть заметно... Как душно! Тьма в глазах... Где я? Мне снится все или на самом деле я слышу эти голоса?! Кто там? Не может быть! Я вас не звал! Уйдите, призраки немые! А голоса? Я сам за вас произношу слова? Не может быть! Химеры близкой смерти... Прочь, уходите! Нет, не слышат... Идут сюда. О, боже мой! Отелло, Ричард, Яго, Макбет, Лир, Полоний - сколько их!.. А вот Офелия, Ромео и Джульетта, Катарина... Что, смеются? Над кем? Неужто надо мной? Но почему? Ведь вас я создал и вам дал бессмертие - всем, всем... Себя лишь обделил. Лишь я в грядущее живым войти не смею. Останется молва да память: был такой, писал трагедии, комедий не чурался. Сам умер - в год такой-то, но мысль его по-прежнему жива... Нет, погодите! Ведь я умру сейчас... А как же прошлое? Год смерти - не известен? Жил человек - и вдруг пропал? Какая глупость! Быть того не может! Не пропадают люди - их теряют... Так, значит, сам себя я потерял? Вот это новость... Господи! Они опять в движеньи... И снова - ближе, ближе, ближе... Из тьмы веков... Все, как один... Безумцы, палачи, тираны, страдальцы, плуты и шуты... Где я? Спектакль или явь? Все это... Но тогда - где зрители? Не вижу зала! Не вижу лиц, которые следят, как движется трагедия к развязке. Или я сам смотрю, а мне дается представленье? А может, так: и зал, и сцена соединились, не поймешь, где что?.. Тогда скорей - переодеться, чтоб стать иным, не быть причастным к этой драме, и снова - в путь. Как?.. Вновь бежать? Нет сил... Пускай кривляются тираны и пусть к шутам вся мудрость снизойдет. Уродов мир плодит - они же мир лелеют... Да будет так! Я не судья. Я лишь беглец, которому отказано в ночлеге. Тринадцать лет!.. И все впустую. Смешно сказать. И здесь, и там... А ведь История... в борцы произведет!
Пустая сцена, как больничная палата, откуда вынесли кровати, тумбочки, убрали с подоконников цветочные горшки, и лишь одна кровать осталась - в самом центре - под горящей лампой, так что видно все...
