Юрий Брайдер - Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками
— И что им за это было?
— Да ничего. Признались и померли. Две недели без воды и пищи не всякий враг выдержит… Вот я и думаю, что те, кто их посылал, после этого случая решили тактику изменить. — Он махнул рукой куда-то на юг. — Поняли, что мужиков мы сразу расколем, и потому девчонку к тебе послали.
— Это что, точные данные или так, предположения?
— Когда у меня точные данные появятся, она и глазом моргнуть не успеет. Ты вот что, — Зайцев понизил голос до шепота, — сближайся с ней, не противься. Рано или поздно она свои планы раскроет. Тогда мы ее и возьмем.
— А если не раскроет?
— Должна раскрыть. Чует мое сердце. Но и ты олухом не ходи, подмигни ей или погладь где-нибудь. Чем раньше она свое вражеское нутро обнаружит, тем лучше. Конечно, приказывать я тебе не могу, ты не по моему ведомству числишься, но ради безопасности державы нужно постараться. Все понял?
— Что ж тут не понять.
— Ну тогда иди себе. Нельзя, чтобы нас вместе кто-нибудь из министерства пропаганды видел. Они за нее, котята слепые, как за палочку-выручалочку держатся. Раскудахтались! Заслуги свои расписывают. Ничего, когда все раскроется, их тоже по головке не погладят. Пособники, чтоб их псы разорвали!
Хотя в структуру министерства обороны кроме пехотных частей и оленьей кавалерии входили также псовые заградотряды и даже гребная флотилия, состоявшая из трех лодок-однодревок, главной заботой и гордостью Пряжкина были ракетные войска стратегического назначения. Именно на них зиждились безопасность и процветание государства. Считалось, что только благодаря постоянно готовым к старту ракетам с ядерными боеголовками рубежи считаются неприкосновенными, а закрома более или менее полными. Супостаты и злопыхатели всего мира просто тряслись от страха при одном упоминании о ракетно-ядерном мече и согласны были платить за свою безопасность любую цену.
Само собой, все самое лучшее, самое питательное, самое теплое и удобное доставалось ракетчикам. Правда, сам Пряжкин от этого имел только моральное преимущество. Можно было промотать всю пехотную амуницию, зажарить и сожрать любого боевого оленя, вылакать в санчасти весь спирт, но любой болт, любой кусок сахара, предназначенный для ракетчиков, был неприкосновенен. Самые могучие и грозные идолы — златоусый Перун, каменный Симаргл, Железный Феликс — охраняли люк пусковой шахты.
Пост министра обороны достался Пряжкину в наследство от отца, и с самого раннего детства он знал то, что никогда не суждено было узнать другим. Он рос, вглядываясь в мерцающую глубину локаторных экранов, перегоревшие радиолампы были его первыми игрушками, а первым чтением — расписание боевых дежурств. Когда Пряжкин стал знать примерно столько же, сколько и отец, а может, даже и больше, потому что тот со временем уже многое начал забывать, в узком кругу влиятельнейших особ государства его посвятили в члены коллегии волхвов, заставили принести в жертву богам кубок крови и прядь волос, произвели в звание «сподвижника» и назначили министром. Буквально через пару дней его отец, отправившись на зимнюю рыбалку, провалился под лед — по крайней мере, так гласила официальная версия. Тело его обнаружить не удалось, и спустя месяц, на чисто условной тризне, никто не плакал.
После этого Пряжкин стал таким же неотчуждаемым достоянием государства, как земля и вода. Случись с ним какая-нибудь беда — это было бы непоправимым ударом по существующему порядку вещей. Поэтому за самочувствием Пряжкина внимательно следило министерство здоровья, за лояльностью — министерство бдительности, за моральным обликом — министерство пропаганды. Все это в конце концов привело к тому, что он сознательно и интенсивно стал разрушать свое здоровье, втайне от всех слушал по единственному в стране радиоприемнику ложь и дезинформацию, заполнявшую эфир, а также постоянно нарушал все и всякие нормы морали.
Весь остаток дня и ночь Пряжкин провел в сладком томлении, а с утра пораньше заставил Пашку скрести избу и готовить праздничный ужин. Еле дождавшись сумерек (а ходить на свидание по свету здесь было не принято), он отправился в министерство пропаганды.
Однако там, в действительно крошечной комнатке, почти сплошь заставленной узкими железными койками, его ожидал сюрприз не менее впечатляющий, чем ушат ледяной воды, внезапно опрокидывающийся на голову. На одной койке с Наташей сидел министр пропаганды Гремислав Овечкин, более известный по кличке Погремушка, и, раскрыв рот до ушей, нес какую-то ахинею (ничего другого, по убеждению Пряжкина, он нести не мог).
Но не это было самым страшным.
Самым страшным была реакция Наташи на эту ахинею — серебристый смех и милая улыбка. В руке она держала кружку, в которой дымилась какая-то черная бурда.
Кофе, по запаху определил Пряжкин. Он терпеть не мог это горькое пойло, но знал, что для многих оно дороже и желанней спирта.
— Ну, зах-х-ходи, — по-хозяйски сказал Погремушка, хотя рожа его выражала совершенно противоположные пожелания.
Наташа сразу умолкла и уставилась в свою кружку.
Погремушка только с виду казался полным придурком. Во всех своих делах, в особенности, если они касались женщин, он был настырен, изобретателен и почти всегда добивался успеха. На этой почве он уже неоднократно схлестывался с Пряжкиным. Ходили слухи, что Погремушка приходится внебрачным сыном самому Силе Гораздовичу Попову, который лет до сорока действительно был неутомимым женолюбом. Косвенным подтверждением этому служила его высокая должность, доступное немногим звание «соратника» и масса всяких поблажек и льгот, которыми пользовалось министерство пропаганды. В другой ситуации Пряжкин, возможно, и отступил бы, да уж больно дорог был нынче приз.
— Тебе нужно что-нибудь? — спросил Овечкин. — Видишь, я занят пока. Завтра к утру заходи. А лучше — к обеду.
— Я не к тебе, — холодно ответил Пряжкин, проходя вперед.
Наступило долгое тягостное молчание. Наташа не шевелилась и вроде даже дышать перестала. Погремушка медленно наливался дурной кровью.
— Я в твои дела лезу? — спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Я тебе работать мешаю?
— А ты разве работаешь? — делано удивился Пряжкин.
— Работаю!
— Ну и чем же конкретно ты сейчас занят?
— Готовлю текст выступления перед оленеводами Туркестана.
— Покажи.
— А ты кто такой, чтобы я его тебе показывал? Или ты начальник мне? Катись отсюда!
— Только после тебя.
— Ах так! — Погремушка вскочил.
— Знаете что! — подала, наконец, голос Наташа. — Уходите оба отсюда! Немедленно! Ну что вы за люди! Прямо петухи какие-то. Все настроение мне испортили.
