Алексей Калугин - Сережик
– Попробуй, может быть, у тебя тоже получится, – полушепотом произнес Сережик.
На мгновение я и сам поверил в то, что достаточно только пожелать, уверовать, и я смогу вылепить из зажатого в кулаке куска глины все, что только пожелаю. Но – нет. Я тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Даже в детстве у меня получались из пластилина не солдатики, а кривоногие уродцы с торчащими в стороны руками. Я еще решительнее покачал головой и замазал свой кусочек глины в общий ком.
– Лучше покажи мне, как ты это делаешь, – предложил я Сережику.
Сережик уверенно оторвал кусок глины и несколько раз крепко сдавил ее между ладонями. Что произошло потом, я до сих пор не могу ни понять, ни объяснить, хотя после этого мне еще не раз случалось наблюдать за тем, как делает свои фигурки Сережик. Комок глины, казалось, завис между разведенными в стороны ладонями мастера – настолько быстро бегали по нему, придавая нужную форму, пальцы Сережика. При этом он не контролировал работу рук глазами, взгляд его был устремлен куда-то в потолок. Он как будто пребывал в состоянии медитационного транса. Глядя на него, я подумал, что он не прервет своего занятия, даже если запылают стены сараюшки.
Продолжалось это минуты две-три, не больше. Совершенно неожиданно стремительный бег пальцев остановился, Сережик раскрыл ладони и сам, как мне показалось, с удивлением посмотрел на то, что у него получилось. На ладонях сидел петух. Растопырив крылья, взъерошив хвост и запрокинув голову с роскошным, чуть завалившимся на левую сторону гребнем, он, казалось, готов был взбаламутить застоявшуюся тишину пронзительным криком.
– Вот так, – просто сказал Сережик и, сжав кулак, снова превратил петуха в бесформенный комок глины.
– Зачем ты это сделал?! – с досадой воскликнул я.
Мне было искренне жаль пропавшего красавца.
– Он мне не нужен, – ответил Сережик.
– Разве ты не сохраняешь то, что делаешь? – удивился я.
– Я леплю только жителей своей деревни. Остальное – это так, баловство.
– Но для деревни ты уже сделал всех, кто в ней живет.
– Людей то и дело приходится переделывать. Они все время меняются, становятся другими, не такими, как вчера. Вот, например, посмотри на себя.
Я нашел взглядом прямоугольник, обозначающий дом бабы Кати.
– Что ж, очень даже похож, – хмыкнул я.
Трудно было не узнать себя в сидящем, поджав ноги, человечке. Тем более что на одну его коленку был прилеплен крошечный кусочек бумаги, а в правой руке была тоненькая щепочка, изображающая авторучку.
– Таким я увидел тебя в тот день, когда ты только у нас появился, – сказал Сережик.
– А потом ты добавил бумагу и ручку, – догадался я.
– Нет, – отрицательно покачал головой Сережик. – Бумагу и ручку я дал тебе в тот же день, вечером. Мне было очень жаль тебя – ты сидел на крыльце такой одинокий и грустный. И я решил, что тебя нужно чем-то занять. Слепив тебя, я долго думал, чем может заниматься человек, просто сидящий на крыльце? И совершенно случайно мне попались на глаза клочок бумаги и щепка. А через пару дней ты действительно пошел в магазин и купил себе тетрадь и ручку. Здорово получилось, правда?
– Так ты считаешь, что это произошло по твоей воле? – чуть сдвинув брови, поинтересовался я.
– Нет! – едва ли не с испугом округлил глаза Сережик. – Я просто угадал, чем ты любишь заниматься.
Он взял в руки мою миниатюрную копию, поднял ее на уровень глаз и, медленно поворачивая, придирчиво осмотрел ее со всех сторон.
– Сегодня ты уже немного другой, – сообщил он мне.
– Разве? – вполне искренне удивился я.
– В тебе уже не осталось той страшной тоски, которая была вначале. Значит, тебя нужно сделать заново.
Он смял фигурку, замазал ее в общий комок глины и тут же оторвал от него новый кусок.
Повторилось то, что я уже видел: закатившиеся к потолку глаза Сережика, фантастически быстрый, причудливый танец пальцев над зависшим в воздухе кусочком глины и готовая фигурка в раскрывшихся, словно бутон цветка, ладонях.
Фигурка в точности повторяла ту, что изображала меня до нее, и в то же время она чем-то неуловимо отличалась от своей предшественницы. Может быть, Сережик был прав – состоянием души? Но какие оттенки настроения можно различить на крошечном личике?
– Вот так, – с удовлетворением произнес Сережик. – Теперь ты гораздо больше похож на себя. – И он поставил глиняную фигурку на положенное ей место.
– Как часто тебе приходится переделывать людей? – поинтересовался я.
– По-разному, – пожал плечами Сережик. – Все от человека зависит.
– А что происходит с фигуркой, если человек умирает?
– Я смешиваю ее с глиной.
– Ага, – понимающе кивнул я. – Прах к праху.
Мы немного помолчали.
Я думал о том, что Сережик, сам того не сознавая, открыл для себя удивительный способ психологической защиты от действительности, которая порою бывает жестока к умственно неполноценному пареньку. Вытесненный на обочину жизни, он создал для себя ее суррогат, свою собственную миниатюрную вселенную.
– Ты можешь приходить сюда, когда захочешь, – сказал Сережик.
– Спасибо, – улыбнулся я. – Ты говорил, что никому прежде не показывал свою деревню. Почему же для меня ты решил сделать исключение?
– Просто прежде я не встречал людей, которые так же, как и я, умели бы придумывать жизнь.
Удивительно, но похоже было, что Сережик думал обо мне то же самое, что и я о нем.
Пользуясь приглашением Сережика, я еще несколько раз побывал в его сараюшке. Но ходил я туда только в компании с хозяином.
Мне было удивительно и странно смотреть на то, как Сережик подолгу, замерев, сидит на корточках, разглядывая свою игрушечную деревню. Я пытался угадать, кого из ее глиняных обитателей он выберет для переделки на этот раз, но почти всегда ошибался. Наверно, я еще плохо знал местных жителей. Сережик же, выбрав кого-то по одному ему заметным признакам, сминал фигурку, сжимая порою кулак с такой силой, что глина выступала сквозь пальцы, смешивал получившийся бесформенный комок с глиной в тазу и вновь за считанные минуты воссоздавал разрушенный образ. Со стороны казалось, что Сережик священнодействует, выполняя некий таинственный, до конца не понятный даже ему самому религиозный обряд.
И еще – тишина. Странная тишина, заполняющая пространство между дощатыми стенами в те минуты, когда широкие, с большими плоскими ногтями пальцы Сережика совершали свой безумный танец, извлекая форму из куска теплой глины. Воздух превращался в теплое желатиновое желе, в котором вязли все звуки летнего дня: шуршание веток о крышу сарая, стрекот насекомых в траве, всплески ударяющей в прибрежные камни воды, глухое, надсадное жужжание одуревшей от жары жирной мухи. Порой мне становилось от этого не по себе. Тогда я тихо вставал и уходил, оставляя Сережика наедине с его созданиями. Снаружи все было как и всегда, и я мог сам над собой посмеяться, отыгрываясь за только что испытанный глупый, беспричинный страх.
