Виктор Козько - Прохожий
Кошка на чердаке только начала растаскивать котят по укромным углам, как хозяйка снова оказалась там, но уже с кошиком в руках, решительная и спокойная.
- Котята любят, чтобы их топили, пока они слепые, - почти пропела она, подбираясь к лежаку.
Кошка вздулась, как кожаный футбольный мяч, взняла ввысь каждую свою шерстинку на загривке. В глазах зажглось электричество, хвост заискрил.
- Пусть будет по-твоему. Пусть этот останется, - сказала хозяйка. Ну, чего в руки не даетесь, такие мягкие, красивые котики... - и одного за другим стала кидать в кош.
Рыжеватый и, кажется, самый немощный котенок все же успел отползти и вщемиться под лежак. Одна только точка, белая мордочка с красным мокрым носиком.
- Хитрун, - сказала хозяйка, вытаскивая его. - Рыжие, они все нелюдские. Разумник, лобастый. Пошел в кош.
Отправляя котенка в кошик, она не удержалась от умиления, поцеловала его в нос, как означила. Но на том ее милость к рыжему котенку исчерпалась. И разъяренной кошке, чтобы хоть немного успокоить ее, выбрала и оставила совсем другого, черного крепыша. Утешила:
- Не принимай так все к сердцу, молодая, глупая еще. Будешь ты дети будут. А шестерых сразу без мужика и здоровой деревенской бабе не продержать. Изведут со света.
Кошка выпустила целый сноп электричества и что-то сказанула ей в ответ такое, что хозяйка бегом бросилась прочь, едва не переломала себе кости. Под ней уже в самом низу обломилась на лестнице ступенька. Тяжелая, видимо, была ноша. Тяжелая, но ничего не попишешь, если котят, пока они слепые, не топить, разведется их больше, чем людей.
Вскоре к берегу речки понуро подошел лет восьми-девяти рябой мальчишка с кошиком из ракиты, наполненным какими-то бумажными, тихо шевелящимися свертками. Стоял и смотрел, как кружит вода, как крутит течение возле берега под кустами склоненной лозы, шмыгал носом, видимо, от сырости. К нему подошли еще два мальчика, похоже одногодки. Спросили вместо приветствия:
- Ты что, рыбу кошиком ловить собрался?
- Нет, не рыбу, - уныло отозвался мальчишка. - Котиков топить буду.
- А мы уже подумали, что ты это сестричку новую и братика на рыбалку принес.
- Детей в кошике не носят, - серьезно сказал мальчик. - Детей не топят. Только котиков. А я вот не знаю еще, как их надо топить.
- Мы тебе поможем. Научим, - с радостной готовностью предложили друзья. - Все наши бураки пошли полоть, а нам делать нечего. Теперь вот есть работа. Давай своих котиков.
Сразу определился и командир, стройный, пряменький, словно гвоздик, мальчишка в потрясной майке с зелеными обезьянами по всему животу.
- Пердун, дуй за снарядами, - приказал он тому, с кем вместе пришел. - Собирай камни, немецкие корабли топить будем. А ты, Михлюй, готовь к плаванью линкоры и крейсеры.
Михлюй, рябой мальчишка с кошиком в руках, повеселел:
- С тобой, Кастрат, никогда не скучно.
- Это уж точно. Со мной не заскучаешь, - согласился Кастрат.
И закипела работа. Пердун подносил камни, сухие комки глины и речные окатыши. Кастрат их сортировал, был он, по всему, парень обстоятельный и смекалистый. Равномерно горками раскладывал по берегу снаряды, чтобы потом удобно и бесперебойно стрелять. Михлюй доставал из кошика свертки, разворачивал каждый, оповещал:
- Черный - миноносец. Оставим напоследок. Серый. Бронекатер. Тоже на после. Рыжий, верткий, пару много. Крейсер.
Михлюй, как совсем недавно и его мать, склонился над котенком, приложился к его красному мокрому носику. На какое-то мгновение веснушки на лице его потемнели и в глазах пробежала тень. Но только на мгновение. Задора и веселья поддали друзья, приспешили:
- Давай, не распускай нюни, не тяни резину.
И сверток с рыжим котиком взвился в небо, шлепнулся в воду почти на середине реки, на быстряке, где вода, казалось, аж грызет отмель. Может, именно это котенка и спасло. Вода сразу же приняла его, раздалась, подхватила и понесла. А когда явила его опять белому свету, он был уже недосягаем для снарядов воителей.
Набрякшая от воды газета разворачивалась. И вскоре котенок плыл по реке Лете на распростертом газетном листе, как на плоту. И там, на самой середине реки, с ним случилось невероятное. Ныряние в белом бумажном саване пошло ему на пользу. Омытые целительной криничной водой древней реки, глаза у него раскрылись. Водокрещение сделало его зрячим.
Котенок, словно сквозь туман, видел мальчишек на берегу, все они были для него на одну колодку, хотя немного выделялся Михлюй, что-то мелькнуло в нем знакомое. Похоже, еще не видя, еще на чердаке под боком у матери, он уже знал его, чувствовал, как и весь дом. И от Михлюя, казалось котенку, ветер доносит дух хаты и печи, то, чего его лишили, запах его молочных братьев и матери-кошки. Но все это уже отходило, отплывало вместе с оставленным на берегу родным домом. Набегало же совсем иное. Он видел. Видел синее бесконечное небо над собой, теплое рыжее солнце над головой. Солнце, будто бритвой разрезающее мутную бель пленки в его глазах. Перед ним была бесконечная стремительная гладь воды. Хотя речушка совсем маленькая. Но ведь и котенок маленький. Он еще даже не понимал и не представлял границы воды и неба. Вода и небо были для него едины. И, как ни удивительно, он ни капельки не боялся воды, словно это была его новая мать. А может, и на самом деле вода стала его матерью. И ее бесконечность, бесконечность неба, мира совсем не беспокоили его.
Куда больше котенка пугали кусты лозы и ольхи, что росли по обоим берегам речки. Они так ужасающе лохмато-зелено надвигались на него. Их ветви прятали солнце, и ему становилось одиноко, неуютно и однообразно зелено в глазах и потому холодно. При солнце у него был друг, его же, котенка, тень на воде. Под навесью ветвей друг куда-то исчезал. Пропадала синь воды и неба. Одна только бранчливая темная гладь течения.
И эта ворчащая вода скоро лишила его опоры и плота. Ковер-самолет, а это была газета "Советская Белоруссия", так перенасытился водой, так набряк, что взял да и утонула. И котенок остался один-одиношенек. Вот тогда он натерпелся страха. И совсем не потому, что начал тонуть. Утонуть-то он не мог, потому что весил не больше воздушного поцелуя или солнечного луча. Тело его, можно считать, было соткано из того воздушного поцелуя и солнечного луча. Какой-то одуванчик среди воды.
Нет, он не мог утонуть, потому что совсем иное было наречено ему на роду. А испугался котенок оттого, что вдруг потерял опору под собой. Хоть и всего газетный лист, но все же какое-никакое жизненное пространство. И как ни шатка была та опора и хоть нес его ковер-самолет неизвестно куда, они все же позволяли сохранять надежду на нечто лучшее. Самолет он и есть самолет. И лучше лететь в нем, пусть даже в преисподнюю, нежели оставаться одни на один посреди сердитого неизведанного течения реки, когда не знаешь, где кончается вода, где начинается небо, не имеешь даже представления, что такое земля, есть ли она вообще на свете, потому что не научился еще ходить, стоять на лапах. Не знаешь, зачем тебе даны ноги. А теперь вот и холодно, и зябко, и мокро под тобой. И какие-то твари мерзопакостные окружили со всех сторон, обложили. Блямкают что-то беззвучно, щерят пасти, не иначе проглотить хотят. Раньше же было нечто хотя и очень шаткое, призрачное, но повседневное и определенное.
