Роальд Даль - Вкус
— А-а! — воскликнул вдруг Пратт. — Все ясно! Да, кажется, я догадался.
Он выпил последний глоток вина. Затем, с еще поднятым на уровне рта бокалом, повернулся к Майку, улыбнулся — вкрадчивой, маслянистой улыбкой — и сказал:
— Если хотите знать точно, наш малыш — это «Шато Бранейр Дюкрю».
Майк сидел, весь замерев.
— А именно: 1934 года.
Мы все смотрели на Майка и ждали, когда он повернет бутылку в корзине и покажет этикетку.
— Это ваш окончательный ответ? — спросил Майк.
— Думаю, что да.
— Ну, так что же — да или нет?
— Да.
— Какое, вы сказали, название?
— «Шато Бранейр Дюкрю». Славный виноградничек. Добротное старое хозяйство. Неплохо мне знакомо. Как это я сразу не догадался.
— Давай, папа, — сказала Луиза, — поворачивай бутылку, чтобы мы могли увидеть название. Меня ждут два моих дома.
— Одну секунду, — пробормотал Майк. — Подождите немного.
Он сидел без движения, точно громом пораженный, и его лицо прямо на глазах делалось пористым и блеклым, как будто из него медленно вытекала жизнь.
— Майкл! — резко подала голос его жена с другого конца стола. — Что случилось?
— Маргарет, пожалуйста, не вмешивайся не в свои дела.
Ричард Пратт смотрел на Майка, его влажный рот смеялся, а маленькие глазки блестели. Майк не смотрел ни на кого.
— Папа! — вскричала его дочь со страхом в голосе. — Папа, уж не хочешь ли ты сказать, что он отгадал правильно?
— Не волнуйся, доченька, — выдавил из себя Майк. — У тебя нет никаких причин волноваться.
Я думаю, что в первую очередь желание Майка убежать сейчас подальше от своей семьи побудило его сказать Ричарду Пратту:
— У меня будет к вам деловое предложение, Ричард. Мы перейдем сейчас с вами в соседнюю комнату и спокойно там все обсудим.
— Мне нечего обсуждать, — возразил Пратт. — Я хочу видеть этикетку.
Он знал, что он выиграл; его поза, его бесстрастная надменность были позой и надменностью победителя, и по его виду я понял, что с ним крайне неприятно будет иметь дело, если в разрешении спора вдруг возникнут какие-нибудь сложности.
— Чего вы тянете? — накинулся он на Майка. — Давайте же, поворачивайте бутылку.
Потом произошло следующее:
Служанка, маленькая, собранная особа в черно-белом, оказалась вдруг рядом с Ричардом Праттом и протянула ему что-то.
— Кажется, это принадлежит вам, сэр, — сказала она.
Пратт обернулся и его взгляд упал на очки в роговой оправе, которые держала служанка. Он чуть помедлил.
— Ага… Да, может, это и мои. Не могу сказать точно.
— Ваши, сэр, несомненно ваши.
Служанка, пожилая женщина, которой было скорее за семьдесят, чем за шестьдесят, уже долгие годы жила в доме Скофилдов и была глубоко предана этой семье. Она положила очки на стол.
Пратт схватил их и без слов благодарности сунул в нагрудный карман за белый носовой платок.
Но служанка не уходила. Она оставалась стоять рядом с Ричардом Праттом, точнее говоря, в полушаге за его спиной, и в ее поведении и в том, как она там стояла, маленькая, неподвижная, вся выпрямившаяся, было что-то такое необычное, что мной овладело неожиданное предчувствие. Ее старое, серое лицо с выставленным вперед подбородком имело холодное и решительное выражение, губы были сжаты, а руки тесно сплетены друг с другом. Смешной колпак на ее голове и узкий белый нагрудник придавали ей вид растрепанной, белогрудой птицы.
— Вы оставили очки в кабинете мистера Скофилда, — проговорила она с подчеркнутой, неестественной вежливостью. — На зеленом ящике картотеки, сэр, когда были в кабинете одни до того, как начался ужин.
Прошло некоторое время, прежде чем мы осознали все значение сказанных ею слов, и в наступившем молчании я заметил, как Майк медленно выпрямился на своем стуле. На его лице снова проступила краска, глаза широко раскрылись, рот сузился, и опасное белое пятно по краям носа стало разрастаться.
— Прошу тебя, Майкл! — взмолилась его жена. — Успокойся, дорогой! Ради бога, успокойся!
