Майкл Суэнвик - Зимняя сказка
Магда расстегнула шубу, отвязала ребенка. Она плотно закутала его в меха и положила сверток на землю рядом со скалой. Напоследок она развернула сверток, поцеловала ребенка в макушку, от чего он издал громкий крик.
— Господь с тобой, дитя! — хрипло сказала она. — Верь в это. — Она очень устала.
Они сняла свитера, жилет, блузку. Холод сразу же вгрызся в её беззащитное тело. Она слегка потянулась, тело болело от долгого пути. Господи, как это было хорошо. Она положила ружье и встала на колени.
Скала была черной от пролитой крови. Она положила голову, как это делал ларл, которого она видела. Камень был холодным, настолько холодным, что это почти не ощущалось. Её преследователи стояли вокруг, заинтересованные её действиями, она могла слышать их мягкое тяжелое дыхание. Один бесшумно перетек к ней. Она могла чувствовать его запах. Он вопросительно заскулил.
Она лизнула скалу.
Когда нам стало понятно, чего хочет женщина, её жертву приняли быстро. Я поднял лапу и расколол ей череп. Я опять был самым молодым и потому склонился для пробы.
Соседи собирались, протискивались сквозь дверь, подсаживали друг друга в окна, сгорая от нетерпения. Я кряхтела и кричала, а звон серебра и стук тарелок по соседству становился громче. Как стадные травоядные, люди моего мужа пытались заглушить звуки моей боли тостами и пьяными шутками.
Через окно я видела лицо Тевина-дурачка, его череп, обтянутый белоснежной кожей, с одним только намеком на лицо, острый нос, белые щеки — не лицо, а маска. Дверь и стены шатались под весом тех, кто был снаружи. В соседней комнате дрались дети, а старшие подергивали себя за свои длинные белые бороды, в тревоге уставившись на закрытую дверь.
Акушерка тряхнула головой, темно-красные струйки сбегали из уголков её рта с обеих сторон от её жесткого подбородка. Её глазницы казались темными и пыльными.
— Теперь тужься! — крикнула она. — Будь хорошей девочкой, тужься!
Я заревела и выгнулась дугой. Я запрокинула голову назад, и она стала казаться меньше, утонув в подушках. Рама кровати заскрипела, когда одна нога медленно сползла с неё. Мой муж через плечо обернулся на меня, посмотрел злым взглядом, он держал за спиной скрещенные пальцы.
Все в Месте Приземления сначала зашумели, а потом замерли, затаив дыхание.
— Он идет! — закричала повитуха. Она склонилась над моим окровавленным пахом и освободила крошечную головку, ярко-красную, как у гоблина, и очень недовольную.
Потом у меня перед глазами замелькали разноцветные пятна. Двери окрасились оранжевым, распахнулись и все, и соседи и команда, ввалились внутрь. Потолок пошел волнами, и те, кто рискнул залезть на крышу, провалились сквозь стропила. Мальчик, прятавшийся под кроватью, начал смеяться, а сквозь дырявую крышу на нас смотрели небо со звездами.
Окровавленный ребенок лежал в корзинке.
Тогда ларл прикоснулся ко мне впервые, эта тяжелая черная лапа, мягкая как бархат, мягко прикоснулась к моему колену.
— Ты результат этого? — спросил он. — Ты можешь отделить правду от вымысла, рассказать, что случилось на самом деле, а что только казалось из-за эмоций, которые мы не разделили? Все это, как я неожиданно понял, было первым рождением ребенка на этой планете. Ослепший от ужаса, я понял личную трагедию и значимость этого события для общества, значение жизни и культуру людей. Секундой ранее я жил как животное, простыми мыслями и желаниями. Затем я попробовал мозг твоего предка и сразу оказался на полпути к богу.
— Так хотела та женщина. Она умерла, думая о рождении ребенка, чтобы мы могли разделить это. Она дала нам это. Она дала нам больше. Она дала нам язык. Мы были просто умными животными, до того как съели её мозг, а после этого мы стали Людьми. Мы задолжали ей слишком много. И мы знали чего она хотела. — Ларл похлопал меня по щеке своей большой, гладкой лапой, его когти были втянуты, но слегка дрожали, словно он был готов к бою.
Я едва осмеливался дышать.
— Тем утром я пришел на Место Приземления, неся ребенка в люльке, зажатой в пасти. Он проспал большую часть путешествия. В сумерках я прошел по улицам так тихо, как только мог. Я пришел к дому Первого Капитана. Я услышал голоса внутри, у поселенцев проходило богослужение. Я постучал в дверь свободной лапой. За дверью воцарилось недоуменное молчание. Потом, медленно и осторожно, дверь открыли.
Ларл помолчал секунду.
— Это было начало объединения Людей и человечества. Нас пригласили в ваши дома, и мы помогали в охоте. Это была честная сделка. Добытая нами еда спасла много жизней в первую зиму. Никто не интересовался, как умерла та женщина и насколько полно мы вас поняли.
— Флип, тот ребенок был твоим предком. Каждые несколько поколений мы устраиваем охоту на одного из твоего племени и пробуем его мозг, проверяя близость наших линий. Если ты будешь хорошим мальчиком, будешь храбрым и честным, умным и доблестным, как твой отец, возможно, мы выберем тебя.
Ларл повернул ко мне свою тупую морду и изобразил на ней что-то, похожее на дружелюбную улыбку. Возможно, я ошибаюсь, это выражение было сложно понять, оно и сегодня мне непонятно. Потом он поднялся и пошел прочь в теплую темноту Каменного Дома.
Я сидел, уставившись в угли, через несколько минут моя вторая сестра — её лицо казалось лишенным каких-то особенностей кругом света, такими изображают ангелов — вошла в комнату и увидела меня. Она подняла руку и сказала:
— Вставай, Флип, а то все пропустишь.
Я пошел за ней.
Случилось ли это на самом деле? Иногда я думаю, что да. Но уже поздно, а твои родители далеко. Моя комната маленькая, но уютная, а кровать теплая, но пустая. Мы можем свить гнездышко в простынях, отпугнуть пещерных медведей и сыграть в самую древнюю из всех зимних игр.
Ты краснеешь! Не убирай руку. Скоро я отправлюсь к далеким мирам, воевать против людей, которых ты никогда не видела, как и я, кстати. Солдаты медленно стареют, понимаешь. Мы, замороженные, скользим от звезды к звезде. Когда ты уже станешь старой и толстой и будешь счастлива в окружении правнуков, я все ещё буду молодым и буду о тебе помнить. Тогда ты меня вспомнишь, и наши мысли соединяться сквозь вакуум. Будешь ли ты жалеть от этом? Или это то, чего ты хочешь?
Однажды я подумал, что смогу убежать от ужаса. Я подумал, во всяком случае я так полагаю, что, вступив в ополчение, я смогу убежать от своей судьбы. Но, несмотря на то, что я бросил свой дом и семью, в конце концов зверь все-таки пришел и сожрал мой мозг. Теперь я один. Через месяц во всем мире только ты одна будешь помнить мое имя. Позволь мне остаться в твоей памяти.
