Леонид Платов - Птица Маук
Правильно, что оленным чукчам и онкилонам было тесно рядом. Убогая фауна и флора тундры, не могли прокормить их. Чукчи оказались сильнее в борьбе. Шаг за шагом они оттесняли: противников со старых, привычных охотничьих угодий, гнали к морю…
Но было еще действующее лицо в этой трагедии, кроме чукчей и онкилонов.
«За спиной чукчей шли люди Грома…» — так было в песне.
Да, с юга надвигались на оленных чукчей скупщики пушнины, золотоискатели, казаки. Они были снабжены оружием огнестрельного боя. Онкилоны знали о них понаслышке, только по рассказам оленных чукчей и наделяли, естественно, самыми пугающими свойствами.
Слушая с закрытыми глазами монотонное пение Нерхо, Горюнов совершенно ясно представляет себе схему этой миграции
«…И увидели перед собой воду и лед».
Все сходилось. Это была Большая Вода — океан.
Норденшельд считал, что именно здесь, на берегу водной пустыни, закончился последний акт трагедии онкилонов, которым нехватило места на земле.
Но с мыса Иркапий, по словам песни, беглецы, уцелевшие от истребления, увидели на горизонте темную полоску — это была земля, надежда.
Со всем своим скарбом, с женщинами и детьми онкилоны вступили на лед и тронулись к острову, руководимые безошибочным, почти звериным инстинктом. В песне не упоминалось, каких трудов стоило беглецам добраться до манившей их земли. Эпически повествовалось лишь о том, что:
«…когда, наконец, отцы наших отцов и матери наших матерей дошли до гор и спустились внутрь котловины, то увидели, что в лесах много мяса, а вода в озерах чиста и приятна на вкус».
Вот что произошло более двухсот лет назад в Арктике. Последнюю черту обитания человека онкилоны продвинули от побережья Ледовитого океана к высоким широтам, где среди льдов, окутанный туманом, поднимался со дна остров-загадка с его удивительно теплым климатом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПОИСКИ МАУК
С полночи, то есть с середины зимы, Горюнов был уже на ногах. Неизвестно, что подняло его с одра болезни: целебные ли отвары Иерхо, или вдруг овладевший им азарт ученого-исследователя. Слишком много тайн было вокруг, чтобы оставаться в бездействии.
Почему на острове было тепло? Почему весна, по рассказам онкилонов, наступала тут значительно раньше, чем это было южнее, на материке? Почему здесь леса, тогда как в прибрежной тундре можно найти один лишь мох? Почему в этом удивительном мирке наряду с другими животными уцелел мамонт?
Что такое, наконец, эта Маук?
Странный культ ее пронизывал всю жизнь онкилонов. Зловещая Птица, распластав крылья, как бы незримо парила над островом.
Многое в культе окружалось особой, ритуальной таинственностью и было доступно только Рау и старейшинам, оставаясь под запретом для остальных членов племени.
Сам Нерхо, обычно словоохотливый и доброжелательно настроенный, на все расспросы о Маук отделывался угрюмыми обиняками.
Быть может, поэтому у Горюнова зародилась мысль, что, разгадав тайну Маук, он получит ключ ко всем остальным тайнам острова и сможет правильно ориентироваться в происходящем.
Он терпеливо соединял воедино разрозненные сведения о Маук.
Известно было, что злое влияние Маук преследовало онкилонов еще до их прихода на остров. Затем она отыскала и догнала их здесь.
Что могло это значить?
Горюнов долго размышлял над подслушанной как-то фразой: «Догнала в сопровождении мертвых». Но смысл этих слов продолжал оставаться темным.
Он помнил, что легендарная гигантская птица встречается также в фольклоре якутов, остяков и тунгусов. Есть ли тут какая-нибудь связь?
Общий ли это миф, или Маук онкилонов стоит особняком в мифологии народов Крайнего Севера?
Чтобы попытаться разъяснить это, Горюнов отправился в свою первую после болезни подземную экспедицию. То, что осталось недосказанным в песне и рассказах.
Нерхо, не доскажут ли, не объяснят ли рисунки на стенах?
Пещера, в «устье» которой располагались на зиму снкилоны, проникала далеко в глубь горы. Это был настоящий лабиринт со множеством переходов, тупиков и сводчатых зал. Один каменный коридор, примыкавший к жилым помещениям, представлял собой нечто вроде первобытной картинной галереи. Все стены в нем были испещрены рисунками, воспроизводившими различные моменты охоты и рыбной ловли.
Еще пробуя ходить, Горюнов забредал сюда. Он с интересом наблюдал за тем, как при свете плошек празднично принаряженные художники, в ожерельях из звериных зубов и раковин, устроившись на высоких подставках, расписывают стены и своды пещеры. В руках у них каменные палитры и костяные флакончики с порошком красной охры. Работая, они сохраняю? благоговейное молчание.
Это первобытная иконопись. Почти все изображения зверей помечены крестом, углом или крышевидными значками, что определяет магический характер фресок. Это картины будущей удачной охоты, — иначе говоря, ворожба углем и красками, обрядовая живопись.
Ведь в первобытном мире, — Горюнов помнил об этом, — искусство должно было предварять, опережать жизнь. Онкилоны желали, чтобы с настоящими животными произошло во время охоты то же, что с их изображениями на стенах пещер.
Но среди убегающих мамонтов, оленей с закинутыми назад рогами, горбатых кабанов с торчащими в спине дротиками Горюнов не видел ничего похожего на птицу.
Однажды, когда все спали, он поднялся, перешагнул через лежащего рядом Нерхо и, взяв в руки горящий факел, отправился на поиски Маук.
…Шаги его гулко отдаются под сводами. Немеет рука, потому что приходится все время высоко поднимать факел. Жуткие косматые лики глядят на него со стен. Некоторые животные исполнены с такой экспрессией, с такой убедительной силой, что кажется: вот-вот сорвутся с места, застучат, забьют копытами, понесутся вперед, увлекая за собой Горюнова. То же, наверное, должен чувствовать человек, попавший в середину стада разъяренных быков.
Маук на стенах нет.
И вдруг, почти отчаявшись, Горюнов заметил под сводами край черного крыла.
Сначала ему показалось, что это летучая мышь. Он присмотрелся.
Это, видимо, очень давнее, неподновлявшееся изображение, так как в отдельных местах краска сошла. Встав на цыпочки, Горюнов при-светил себе факелом. Можно различить когти, держащие не то змей, не то ветки. Хотя нет, это скорее молнии. Да, совершенно точно, пучок молний. Над сохранившимся крылом — какой-то странный нарост.
Пройдя еще несколько шагов, Горюнов увидел второе, потом третье изображение птицы, несомненно, более позднего происхождения. Изменилась манера письма. Первое изображение было натуралистическим, детали были старательно отделаны. Горюнов готов был биться об заклад, что художник рисовал с натуры, имея перед глазами оригинал или, в худшем случае, срисовывая по памяти. Последующие изображения, к сожалению, делались постепенно все более и более схематическими, как, впрочем, и все остальные фрески. Таково было закономерное развитие первобытной живописи, переход к условным значкам, буквам.
