Александр Матюхин - В тихом омуте чертей нет
Крышка сидел на связках канатов и молча наблюдал за происходящим. Ему тоже делать было нечего, поскольку корабль стоял, а моторы заглушены. Вот и выбрался, наверное, свежим воздухом подышать. Кровь из раны на лбу уже не шла, но остался темно-бардовый след. Крышка улыбался широко, пожелтевшими зубами. Чего улыбался? Непонятно.
Колпак кинул железные пластины на палубу, близ борта, и молча ушел. Толстяк положил свои там же.
— А, явился, господин боцман, — язвительно заскрипел Шутоград, — сколько вас еще надобно ждать было? А?
— Как смог, так и пришел, — огрызнулся Толстяк, — ты бы лучше делами занялся, а не болтовней. Что капитан сказал? Чем быстрее все золото выловим, тем быстрее домой вернемся.
— Так ты может сам нырять будешь? Для проявления, так сказать, инициативы? — Шутоград оскалился беззубой улыбкой. При этом глаза его превратились в две узкие, морщинистые щелочки.
Взять бы его сейчас за остатки волос, да встрянуть хорошенько. А можно и за борт, как синекожего того. Интересно, докудова старик доплыть сможет, прежде чем захлебнется?
Вместо этого, Толстяк вяло огрызнулся какой-то шуткой и пошел в сторону Крышки. Канаты были единственным местом, где можно было присесть. Всю остальную площадь палубы занимали выстроившиеся неровными рядами синекожие.
— Вот тебе рабы и пригодились! — наставительно сказал Толстяк, вспомнив утренний разговор с Крышкой. Крышка подвинулся и кивнул:
— Про это мы с вами и толковали, Толстяк. Рабы есть прослойка общества, которая ведет прогресс вперед. Вот, например, выловят они сейчас золото. Вы, Толстяк, возьмете часть его себе, и будете жить до конца дней в огромнейшем замке где-нибудь в Италии.
— Верно говоришь, — от столь привлекательно мысли, Толстяку стало совсем хорошо. Он похлопал себя по животу ладонью. Если б еще локти не чесались.
— А дети ваши, воспитанные в более культурном обществе, нежели мы с вами, вырастут в настоящих аристократов, сынов, если изволите так выразиться, общества. А дети их детей, вполне возможно, будут воспитаны еще лучше. И вот именно таким образом ваш род станет уважаемым и почтенным в Италии. Вы когда-нибудь вообще задумывались над тем, что, ковыряясь сейчас во всем этом, извините за выражение, дерьме, мы с вами идем к светлому будущему?
— А чего уж тут извиняться-то? Дерьмо, оно и есть дерьмо, — буркнул Толстяк, разопревший от Крышкиных рассуждений. Толково говорит, ничего не скажешь, обоснованно. Тут не хочешь, а поверишь, — знаешь, Крышка, а я всего минуту назад думал, что, когда получу свою долю добычи, пропью ее к черту в первом же попавшемся трактире. Думал, а для чего еще нужно золото? Не на белье же бабам или, там, на украшения всякие? А теперь вот вдруг, видишь… И откуда у тебя в голове такие мысли берутся, а?
— Сижу там, внизу, и размышляю целыми днями, вот и приходят, — усмехнулся Крышка, — у вас, Толстяк, сигаретки цивильной не будет?
— Табак только, — словно извинялся, сказал Толстяк, — но он в кубрике. Ты ж табак не жуешь?
— Нет, мне не положено, — туманно и непонятно ответил Крышка, — тогда терпеть буду.
Шутоград, меж тем, ударами резиновой дубинки, отобранной у Опарыша, подвел к борту шестерых синекожих. Отродья Багровых Топей озирались по сторонам, прижимали тощие руки к не менее тощим своим грудям и извивались всем телом, пытаясь уйти от ударов Шутограда. Но не зря же он был младшим офицером. Толстяк готов был поклясться, что Шутоград ночами оттачивал удары дубинкой. Что-что, а они у Шутограда получались гораздо лучше, нежели вырывание языков у подчиненных.
— Пластины берем! Живо, пока не поддал! — орал Шутоград, зыркая красными глазами.
И чего он так разволновался? Торопиться надо, оно и понятно, но в таких делах нет ничего хуже, чем расшатанные нервы. Так можно и все дело испортить. Сейчас перетопит Шутоград всех синекожих за раз, кому потом прикажешь нырять? Опарышу?
Тот стоял у борта и смотрел на синекожих с плохо скрываемой ненавистью. От чего-то он не любил синекожих.
Синекожие похватали железные пластины, по две-три штуки разом. Морячки, из юнцов, опоясали их тощие пояса веревками, а свободные концы привязали к штокам. Шутоград вновь замахнулся дубинкой:
— Э, Опарыш, будь человеком, объясни тупоголовым, чтоб ныряли и искали корабль.
— Ты правда думаешь, что они занырнут на восемьсот метров? — спросил Опарыш, но с места сдвинулся, подковылял к синекожим и толково, при помощи тычков, ударов по пузам и каких-то горластых, низких стонов, разъяснил им, что делать.
Непонятно, правда, что поняли синекожие, но они еще пуще испугались, засуетились, и если бы не резиновая дубинка в руках Шутограда, бросились бы прочь с кормы корабля. Морячки, что опоясывали веревками синекожих, похватались за ружья и выстроились полукругом, не давая синекожим пути к отступлению.
— Я бы тоже испугался, — совсем неожиданно сказал Крышка.
— Что? — Толстяк, заинтересованно наблюдавший за приготовлениями, совсем забыл, что рядом находиться еще кто-то. Крышка вообще умел бывать незаметным.
— Я говорю, что тоже бы сильно испугался, если бы меня вот так, — повторил Крышка, — представляете, что они сейчас чувствуют?
— Они? Не смеши меня, Крышка. Синекожие даже не люди. Они непонятно какого племени и рода. Я думаю, что они животные! Или эти, как их там, мне еще в детстве старик Коноплянник, светлого ему Пути, говорил… мелкопитающиеся.
— Вы хотели сказать — млеко питающиеся. От словосочетания — питаться молоком.
— Ну, в общем да, — сказал Толстяк, — млеко, в общем, это. Ну, и ты думаешь, что они что-нибудь соображают?
— Не имею ни малейшего представления, — пожал плечами Крышка, — но я не хотел бы быть на их месте.
— А ты и не лезь в их шкуру-то, — посоветовал Толстяк, — механиком, наверное, лучше.
— Лучше, — согласился Крышка, — но скучно.
— Так развлекайся, пока есть возможность, — Толстяк развел руки, подразумевая, что развлекаться, в принципе, можно всегда и везде, — вот, сейчас синекожие нырять будут, чем не развлечение? Сходи в столовую, возьми у Половника пинту пива, если осталось еще, напейся вдрызг, и гуляй!
Тут как раз первый синекожий покорно переступил через откинутый борт и, пролетев несколько метров, шумно ушел под воду вниз головой.
Шутоград обрадовано взвыл и еще сильнее принялся орудовать дубинкой, подгоняя остальных. Разом прыгнуло несколько синекожих. Опарыш орал на других, стоящих позади.
— Пошло дело, пошло! — разнеслось по палубе. Веревки распутывались, натянулись, стали извиваться и дергаться.
— Загрызи меня борлов, но я не могу этого пропустить! Пошли, а? — Толстяк хлопнул Крышку по плечу.
