Владимир Фирсов - Возвращение
Беда случилась с вами в декабре, а теперь лето, Вы, естественно, поняли, что очень долго были без сознания. Это так, но теперь вы здоровы, совершенно здоровы, и вам непонятно, почему мы держим вас здесь взаперти, когда идет война. Сергей Иванович сказал, что вы рветесь в действующую армию. Вы вполне здоровый, обученный боец призывного возраста, и теперь, когда территория, где вы партизанили, освобождена, вы, конечно, будете проситься на фронт. Я не ошибся?
- Буду, - ответил Николай Тимофеевич. - У меня с фашистами свои счеты. Мне бы еще того фрица найти, что допрашивал меня...
Сидевший в углу Росин заворочался в кресле.
- Извини меня, Дед, - сказал он, подходя к столу. - Вот, возьми на память.
Он со стуком поставил на зеркальную столешницу сверкающую никелированную зажигалку с готической надписью "XX" и подогнувшим лапки черным пауком - свастикой в красном кружочке. Все с недоумением смотрели на незнакомую вещь. Сердце у Николая Тимофеевича заколотилось. Он поднялся, взял зажигалку, крутанул колесико - вспыхнул желтый язычок пламени, словно высветив темные углы крестьянской избы и засученные рукава на руках обер-лейтенанта, подносящих эту зажигалку к его лицу... Он поднял глаза на Росина.
- Извини меня, Дед, - повторил тот. - Пристрелил я его как собаку... Он ведь и меня допрашивал...
- Владимир... - укоризненно прогудел четвертый собеседник, которого звали Ким. - Мы же договорились...
- Да, как собаку! - в запальчивости крикнул Росин. - И еще встречу снова пристрелю! И не только его - любого! Их всех до единого надо перестрелять!
Тут он словно осекся, пробормотал: "Извините" - и снова сел в кресло. В комнате воцарилось молчание.
Партизанский командир удивленно оглядел присутствующих. Вспышка Росина была ему понятна: так говорил и думал каждый, но здесь его слова были восприняты как-то странно, и ученые смотрели на Росина явно осуждающе.
- Мы несколько отвлеклись, - произнес наконец Свет, когда молчание стало тягостным. - Продолжим. Итак, Николай Тимофеевич, вы хотели бы попасть на фронт. Проблема эта непростая...
Он сделал паузу, и Николай Тимофеевич, которого зажигалка вывела из равновесия, бурно запротестовал:
- Вы же сами сказали, что я совершенно здоров. Поэтому, извините, не понимаю, в чем проблема.
Профессор переглянулся с остальными.
- Проблема в том... что война уже кончилась!
- Кончи...лась? Совсем кончилась? - пробормотал ошеломленный партизан. - Так быстро?
Между учеными словно искра пробежала, но они молчали, только врач подошел вплотную и потихоньку опустил руку на плечо своего пациента.
- И чем же она кончилась? - напряженно спросил Николай Тимофеевич. Мысли его метались. Самые невероятные предположения теснились в его голове - одно нелепей другого. Сергей Иванович провел ладонями у его висков, словно успокаивая. Сразу стало легче, напряжение спало, да и ученые вдруг заулыбались.
- Война окончилась нашей полной и окончательной победой, - ясным голосом сказал Свет. - Гитлер во время штурма Берлина отравился, его подручные были схвачены и по приговору международного трибунала повешены. Сегодня фашизм уничтожен на всей планете - полностью и навсегда!
- Сколько же война продолжалась? - В мыслях у Николая Тимофеевича был полный сумбур, но одно он понимал - такие дела быстро не делаются.
- война была долгой и кровавой. Она унесла двадцать миллионов жизней только у нас и длилась четыре года.
- Четыре года... Так, значит, сейчас сорок пятый год?
Свет отрицательно покачал головой.
- Нет, не сорок пятый. После войны прошло много времени... Очень много...
- Какой же сейчас год? - глухо произнес Николай Тимофеевич. Перед его глазами опять встала все та же картина: простоволосая жена, перед отъездом в эвакуацию со слезами обнимающая его, зареванные детишки, узлы на санях с какими-то вещами - вроде даже самовар прихватили - комья снега из-под лошадиных копыт...
- Чуть позже я вам отвечу. А сейчас у меня самого есть к вам вопрос. Скажите, какие из тех книг, что мы вам дали, вы успели прочитать?
- "Войну и мир" начал, первый том. - Вопрос был явно нелепый, но ответа, видимо, очень ждали.
- Там был еще роман Герберта Уэллса...
- "Война миров"? Да я его в школе прочел. Посмотрел бы автор на нашу войну...
- Но в той же книжке был еще один роман - "Машина времени". Его вы читали?
- Полистал только. По-моему, скукотища изрядная.
- Но о чем там идет речь, уловили?
- Какую-то машину там изобрели, У нас в деревне был тракторист безногий, так вот он себе такую сделал - с рычагами.
- Еще один вопрос. Вы Москву знаете? Бывали в ней?
Николай Тимофеевич кивнул. К сестре в Марьину Рощу он наведывался не раз, костюм в Пассаже покупал, а в ЦУМе - патефон с пластинками. Утесов, Шульженко, Александрович, Козин...
- Тогда посмотрите сюда, - профессор показал на стену.
И в ту же секунду стена исчезла, и за ней раскрылась Красная площадь - красный кирпич древних зубчатых стен, мрамор Мавзолея, неподвижные фигуры часовых. По брусчатке площади бродили веселые, необычно одетые люди, под ногами у них сновали голуби, легкий ветер колыхал флаг над куполом дворца...
В первый момент Николай Тимофеевич решил, что это кино, но на кино это не походило. Просто не стало стены, и он видел Красную площадь через огромный проем. Но тут изображение стало стремительно вырастать, и вот уже перед ним был только Мавзолей, и огромные буквы на нем - ЛЕНИН. Затем картина сменилась, появился Большой театр, перед ним били фонтаны и тоже гуляли веселые люди. Потом театр поехал в сторону, и Николай Тимофеевич перестал что-либо узнавать - здания вокруг были странные, огромные, сплошь из стекла. Опять мелькнула кремлевская стена - он словно мчался к ней через площадь, уголком глаза отметив справа знакомые здания Манежа и университета, он тут же забыл о них, потому что чудесным способом поднялся в воздух, перелетел через решетку Александровского сада и замер перед языком пламени, трепещущим над мраморной пятиконечной звездой. Профессор Свет что-то говорил ему, но он не понимал ничего - все слова оставались за порогом сознания, а он продолжал идти, ехать, мчаться, лететь по улицам небывалой, невозможной Москвы - то рядом с забавными карапузами, таращившими на него круглые глазенки, то в стремительном полете над крышами.
Он видел здания небывалой вышины и прозрачные трубы над городом, в которых скользили прозрачные каплевидные поезда, обгонял диковинные автомобили, не похожие ни на что, спиралью взлетел чуть не к самому небу вокруг бетонной иглы неимоверной длины - верхняя часть вся была в каких-то железных прутьях, словно ерш для чистки ламповых стекол. На самой ее макушке, выше облаков, развевался красный флаг, а рядом с флагом летели двое на прозрачных крыльях - похоже, парень с девкой, - кувыркались в небе, смеялись и дурачились, ошалев от солнца, неба и любви... Потом все исчезло, стена комнаты вернулась на место, и постепенно Николай Тимофеевич осознал, что он по-прежнему сидит все в том же кабинете.
