Джо Хилл - Произраки двадцатого века
Он закрывает дверь и возвращается к раскрытому капоту автомобиля. Кейт непослушными пальцами пытается поднять с пола куртку. К нагрудным карманам куртки справа и слева от молнии пришиты две крупные желтые пуговицы с нарисованными рожицами. Кейт хочет открыть дверцу, но замок заблокирован. Стекло окна не опускается. С грохотом захлопывается капот. Мужчина в зеркальных очках, который совсем не полицейский, зловеще ухмыляется. «Пуговичный мальчик» идет вдоль машины к задней двери, чтобы выпустить великана: ведь чтобы вести машину, нужны глаза.
В густом лесу очень легко заблудиться и начать ходить кругами, и впервые Кейт понимает: именно это с ней и случилось. Она убежала от «пуговичного мальчика» и великана в лес, но выбраться оттуда так и не смогла. С тех самых пор она бродила во тьме и зарослях, описывая огромный и бесцельный круг, и двигалась обратно к похитителям Теперь она пришла туда, куда и направлялась. Такая мысль не ужасает ее, а странным образом успокаивает. Ей кажется, что ее место здесь, с ними, и это доставляет ей облегчение: очень важно найти свое место в жизни. Кейт откидывается на спинку сиденья и, чтобы согреться, бездумно накрывается курткой «пуговичного мальчика».
Эдди Кэрролла не удивило, что Нунана уволили за публикацию «Пуговичного мальчика». Рассказчик подробно останавливался на подробностях деградации женщины, и героиня выглядела почти добровольной соучастницей в подавлении собственных эмоциональных, сексуальных и духовных потребностей. Это плохо… но Джойс Кэрол Оутс[2] печатала точно такие же рассказы в журналах, ничем не отличающихся от «Северного обозрения», и получала за них награды. На самом деле непростительным грехом был шокирующий финал.
Кэрролл предвидел его — прочитав почти десять тысяч рассказов об ужасах и сверхъестественном, он всегда мог предсказать конец, — тем не менее финал ему понравился. А вот в среде литературных знатоков неожиданная концовка (пусть и превосходно написанная) считалась признаком ребячества, коммерческой писанины и дурного влияния телевидения. Читателями «Северного обозрения», предполагал Кэрролл, были пожилые академики. Они рассказывали студентам про Гренделя[3] про Эзру Паунда[4] и до боли в сердце мечтали продать собственные стихи в какой-нибудь почтенный журнал. Для них шоковая концовка в коротком рассказе была столь же неприлична, как шумное испускание газов балериной посреди «Лебединого озера», — подобный промах в их глазах выглядел смехотворно. Профессор Гарольд Нунан либо совсем недавно поселился в академической башне из слоновой кости, либо подсознательно хотел, чтобы его оттуда выдворили.
Хотя финал был выполнен скорее в духе Джона Карпентера,[5] чем Джона Апдайка,[6] Кэрролл не встречал ничего подобного ни в одном из сборников «ужасов», по крайней мере — за последние несколько лет. Эти двадцать пять страниц являлись натуралистичным описанием того, как женщину шаг за шагом разрушает чувство вины, свойственное жертвам ужасных преступлений. Здесь было все: и мучительные отношения с близкими, и дерьмовая работа, и отсутствие денег. Кэрролл уже забыл, когда ему в последний раз приходилось читать о насущном хлебе ежедневного бытия. Подавляющее большинство «ужастиков» слеплено из кровавого месива, остальное за ненадобностью отметается.
Кэрролл вдруг понял, что ходит по кабинету из угла в угол, слишком взволнованный, чтобы сидеть, и сжимает в руке «Северное обозрение». Случайно его взгляд упал на зеркало над диваном: отражение непристойно ухмылялось, как будто только что услышало грязную шутку.
В одиннадцать лет Кэрролл впервые посмотрел фильм «В плену у призрака».[7] Он пошел в кино со своими двоюродными братьями, но, как только в зале погас свет и спутников поглотила тьма, юный Эдди остался совершенно один, запертый в темном и душном шкафу теней. Порой ему требовалось огромное усилие воли, чтобы не закрыть глаза, и все же каждую клетку его тела сотрясала дрожь наслаждения. Когда свет зажегся снова, нервные окончания мальчика гудели, словно он подержался за медный провод под напряжением Такое ощущение постепенно превратилось для него в потребность.
Позднее, когда он стал профессионалом в области литературных страхов, это чувство притупилось — не исчезло, но ощущалось будто издалека, как воспоминание об эмоции, а не сама эмоция. В последнее время стерлась даже память о ней, а при взгляде на стопку журналов на кофейном столике возникала омертвляющая амнезия, немое отсутствие интереса. Или нет — его охватывал ужас, но ужас совсем другого рода.
Однако чувство, которое он испытывал сейчас, вынырнув из чудовищных перипетий «Пуговичного мальчика» и меряя кабинет шагами… это было оно — то самое ощущение. Оно затронуло сокровенные струны его души и оставило после себя томительную вибрацию. Кэрролл долго не мог успокоиться, так он отвык от этого восхитительного состояния. Он захотел вспомнить, давно ли ему доводилось находить для своего альманаха рассказ, производивший столь же сильное впечатление, как «Пуговичный мальчик». Было ли такое вообще? Он подошел к стеллажу и достал первый выпуск «Лучших новых ужасов» (по-прежнему его любимый том). Интересно, что нравилось ему тогда? Однако в поисках содержания он наткнулся на страницу с посвящением, адресованным Элизабет, его тогдашней жене. «Той, что помогает мне не сбиться с пути», — написал он в приступе головокружительной страсти. Сейчас при виде этих слов по коже побежали мурашки.
Элизабет ушла от него после того, как он узнал, что она на протяжении года спала с их консультантом по инвестициям. Она переехала к матери и забрала с собой Трэйси.
— В каком-то смысле я даже рада, что ты застукал нас, — сказала она через несколько недель после развода. — С этим давно пора было покончить.
— С чем — с твоим романом? — спросил он, думая, что она сообщает о своем разрыве с любовником.
— Нет, — ответила Лиззи. — С твоими ужасами и с ужасными людьми, что к тебе постоянно приходят. Мерзкие потные уроды, у них встает только при виде трупов. Наконец-то они исчезли из моей жизни. Наконец-то я могу жить среди обычных здоровых людей. И у Трэйси будет нормальное детство.
Мало того что она трахалась направо и налево — она еще и упрекала его за Трэйси. От ненависти у Кэрролла перехватило дыхание, хотя прошло уже столько лет. Он швырнул книгу обратно на полку и поплелся на кухню чего-нибудь поесть. Беспокойного возбуждения как не бывало. Хорошо, что ему не пришлось придумывать, как бороться с бесполезной энергией, отвлекающей его от дел. Старушка Лиззи все еще помогает ему, даже с расстояния в сорок миль и из постели другого мужчины.
