Филип Дик - Предпоследняя истина
– Но ведь будут задаваться вопросы! - взволнованно ответил Нюнс. Из-за ситуации в Детройте они повысят план, а именно этого я и боюсь. И если так и произойдет, я хочу, чтобы все знали о причинах.
Похоже было, что он очень расстроен.
Николас сказал ему:
– Послушай, Дэйл, ты же знаешь наше положение, мы не можем даже…
– Просто собери всех в Колесном Зале. С тобой мы обсудим это позже.
Взяв в руки микрофон, Николас сказал, обращаясь к каждому обитателю убежища:
– Ребята, к вам обращается Президент Сент-Джеймс. Я приношу извинения, но через десять минут все должны собраться в Колесном Зале.
Приходите в пижамах и не обращайте на это внимания. У нас плохие новости.
Нюнс пробормотал:
– Выступать будет Йенси. Я точно знаю. Они мне сказали.
– Наш Заступник, - объявил Николас в микрофон и услышал, как загрохотал его голос, заполнив не только пустынный больничный коридор, но и все подземное убежище, где нашли себе пристанище полторы тысячи человек, - собирается, насколько я понимаю, обратиться к вам с речью. Будут также заданы вопросы.
Он выключил микрофон, почувствовав смертельную усталость. Совершенно неподходящее время для плохих новостей, учитывая ситуацию, в которой находится Соуза, трудности с выполнением плана и предстоящую ревизию.
– Я не могу оставить своего пациента одного, - сказала Кэрол.
– Но мне поручено собрать абсолютно всех, - встрепенулся Нюнс.
– Тогда, - парировала Кэрол с той дьявольской изобретательностью, которая одновременно и восхищала и пугала Николаса, - господин Соуза должен встать и отправиться в зал, если это распоряжение выполнять должны все без исключения.
До Нюнса наконец дошло, и он, несмотря на свои бюрократические замашки, свою почти болезненную решимость скрупулезно выполнять каждый полученный от начальства приказ, согласно кивнул:
– Ну хорошо, оставайтесь здесь.
Николасу он бросил:
– Пойдем же!
И засеменил по коридору, сутулясь под бременем ответственности: он был политическим комиссаром и отвечал за лояльность обитателей убежища и их умонастроения.
Уже через пять минут Николас Сент-Джеймс замер на своем председательском кресле с каменным выражением лица, как и полагается человеку, облеченному властью. Его кресло стояло на небольшом возвышении в первом ряду Колесного Зала, за его спиной собрались все жители убежища, неожиданно выхваченные из привычного ритма жизни, обеспокоенные, разговаривающие шепотом; все они, да и он вместе с ними, не отрывали взгляда от огромного видеоэкрана, занимавшего все пространство стены - от пола до потолка. Он являлся для них окном, единственным окном в тот мир, который находился на поверхности. И они весьма серьезно относились к информации, появлявшейся на гигантском экране.
Николас не был уверен в том, что Рита услышала объявление, и опасался, что она, ни о чем не подозревая, замешкалась в ванной и время от времени что-то покрикивает из нее, обращаясь к нему.
– Ну как старикан Соуза? Не полегчало ему? - прошептал Нюнс на ухо Николасу.
– Полегчало? При панкреатите? - Нет, комиссар просто идиот!
– Я написал пятнадцать докладных высшему начальству, проинформировал его Нюнс.
– Но ни одного запроса о предоставлении искусственной поджелудочной железы, которую Кэрол могла бы пересадить ему при операции.
– Я попросил о том, чтобы они отложили ревизию, - примирительно ответил Нюнс. - Понимаешь ли, Николас, политик должен быть реалистом. Мы, вероятно, добьемся отсрочки, но искусственную поджелудочную железу нам получить не удастся. На складе их вообще нет. Нам придется распрощаться с Соузой и повысить в должности одного из младших механиков, Уитона, например, или Бобби, или…
Неожиданно огромный экран из пепельно-серого стал белоснежным. Оттуда раздался голос:
– Добрый вечер.
Полторы тысячи собравшихся в Колесном Зале людей пробормотали в ответ: "Добрый вечер". Впрочем, это была чистейшая, хотя и обязательная, формальность, поскольку ни один аудиоприемник не передавал то, что происходило в зале, линии связи передавали информацию только по одному направлению - вниз. Сверху вниз.
Обзор новостей, сообщил голос диктора. На экране появилось изображение здания, запечатленного в момент полураспада. И вот экран ожил.
И они увидели здания, которые под отвратительный рокот далеких вражеских тамтамов превращались в пыль и растекались потоками грязи; пыль поднималась столбом на месте стоявших тут некогда жилых домов; откуда-то появились полчища железок, копошившихся как муравьи. Невидимая сила время от времени превращала то одного из них, то другого в кучку металлолома.
Грохот усилился, барабаны приблизились, и камера, несомненно установленная на разведывательном спутнике, принадлежащем Зап-Дему, показала панорамную съемку большого общественного здания - библиотеки, церкви, школы или бассейна, а может быть, всех вместе взятых. Несколько замедленно было показано, как это монументальное сооружение распалось на молекулы.
Предметы превратились в пыль. А ведь на месте железок могли быть мы, подумал Николас. Он, еще будучи ребенком, целый год провел в Детройте.
И коммунистам и гражданам США в одинаковой степени крупно повезло, что война разразилась на планете-колонии, которую Зап-Дем и Нар-Пак никак не могли поделить между собой. Повезло потому, что за тот год, пока война шла на Марсе, земляне лихорадочно строили подземные убежища. И мы, подумал он, до сих пор отсиживаемся в них, и ничего хорошего в этом нет, но иначе нам никак не выжить. Он внимательно посмотрел на экран и увидел, как плавится толпа железок - потому-то их так и называли, - и, к его ужасу, плавясь, они все еще пытались бежать. Он отвернулся.
– Ужасно, - пробормотал, позеленев лицом, комиссар Нюнс, сидевший рядом с ним.
Неожиданно на пустое кресло справа от Николаса опустилась Рита. Она была в купальном халате и домашних туфлях. Вместе с ней пришел младший брат Николаса, Стью. Они не отрывали глаз от экрана и не обращали на Николаса никакого внимания, словно его тут и не было. И в самом деле, каждый, кто находился в Колесном Зале, испытывал глубокое чувство беззащитности, глядя на ужасные события, разыгравшиеся на экране.
Диктор сказал: "Съемки производились в Детройте, 19 мая 2025 года от Р.Х.".
Противнику хватило несколько секунд, после того как защитное поле вокруг города было прорвано, чтобы разрушить его до основания.
А ведь целых пятнадцать лет Детройт оставался целым и невредимым. И теперь-то уж маршал Харенжаный на встрече в Верховном Совете в Кремле, который берегут как зеницу ока, может приказать художнику нарисовать крошечный шпиль на двери Совета в знак того, что было совершено прямое попадание и их сторона превратила в пыль еще один американский город.
