Роберт Сойер - Вы видите, но вы не наблюдаете
Мое сердце бешено заколотилось в груди.
— Говорю вам, Холмс, никогда я не был так счастлив, как увидев вас живым!
— Не сомневаюсь, Уотсон, но вы же должны были увидеть что-то одно. Вы не могли увидеть одновременно два разных исхода неопределенной ситуации. И, увидев то, что увидели, вы сообщили о своем наблюдении — сначала полиции, затем репортеру из «Журналь де Женев» и наконец опубликовали инцидент полностью в журнале «Стрэнд».
Я кивнул.
— Но Шрёдингер не учел одного обстоятельства в своем мысленном эксперименте с кошкой в ящике. Предположим, вы открыли ящик и увидели, что кошка мертва, и что вы позже рассказали об этом своему соседу, и что ваш сосед отказался поверить в то, что она мертва. Что произойдет, если вы во второй раз посмотрите в ящик?
— Очевидно, я увижу ту же самую мертвую кошку.
— Возможно. Но если тысячи — нет, миллионы! — отказываются поверить в смерть гениального наблюдателя? Что, если они отвергают все доказательства? Что тогда, Уотсон?
— Я… я не знаю.
— Благодаря тупому упрямству они переделают реальность, Уотсон! Истину заменит вымысел! Они вернут кошку к жизни. Более того, в первую очередь они попытаются поверить в то, что она никогда не умирала!
— И что с того?
— А то, что мир, который должен обладать одной конкретной реальностью, оказывается в неопределенном положении. Ваши наблюдения очевидца должны были сыграть решающую роль. Но упрямство человеческой натуры легендарно, Уотсон, и из-за этого упрямства, от отказа поверить в то, что было сказано, Вселенная оказалась в состоянии неосуществленных возможностей. Мы по сей день существуем в зыбком мире из-за противоречия ваших наблюдений, сделанных у Рейхенбахского водопада, и наблюдений, которые вы должны были сделать, по мнению человечества.
— Но все это так фантастично, Холмс!
— Отбросьте невозможное, Уотсон, и то, что останется, каким бы невероятным оно ни было, и есть истина. Что приводит нас к вопросу, который поставил перед нами нынешний Майкрофт, — к парадоксу Ферми. Где же разумные существа с других планет?
— Вы сказали, что решили эту загадку.
— Да, решил. Вспомните способ, каким человечество искало подтверждения их существования.
— Посредством беспроволочного телеграфа, то есть радио, стараясь подслушать их переговоры в эфире.
— Верно! А когда я вернулся из царства мертвых, Уотсон?
— В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого года.
— А когда этот одаренный итальянец, Гильельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?
— Не имею представления.
— В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Уотсон. В следующем году! За все время, что человечество использовало радио, наш мир находился в неопределенном состоянии. В состоянии нереализованных возможностей!
— И что это значит?
— Это значит, что инопланетяне существуют, Уотсон, и отсутствуют не они, а мы! Наш мир сбился с ритма остальной Вселенной. Из-за нашей неспособности принимать горькую истину мы перевели себя из реального в потенциальное существование.
Мне всегда казалось, что мой друг обладает преувеличенным мнением о себе, но это уже слишком.
— Так вы предполагаете, Холмс, что данным неопределенным существованием мир обязан именно вам?
— Совершено верно! Ваши читатели не позволили мне умереть, даже если этим я достиг того, чего желал, — уничтожения Мориарти. В этом безумном мире наблюдатель потерял контроль над наблюдениями! Если моя жизнь на чем-то и основывалась, — моя жизнь до того нелепого воскрешения, описанного в вашем рассказе «Пустой дом», — так это на разуме! Логике! На вере фактам! Но человечество отреклось от этих принципов. Весь мир от этого оказался не в порядке, сбился с пути, и теперь мы отрезаны от цивилизаций, которые существуют повсюду. Вы говорите, что вас завалили требованиями вернуть меня к жизни, но если бы люди на самом деле понимали меня, понимали, на чем основывалась моя жизнь, они бы поняли, что единственная дань, которой они могут почтить мою память, — это принять факты! Единственно правильным решением было бы решение оставить меня мертвым!
Майкрофт послал нас обратно во времени, но не в 1899 год, откуда он нас забирал, а, по просьбе Холмса, на восемь лет раньше, в май 1891 года. Тогда, конечно же, жили более молодые наши варианты, но Майкрофт заменил их нами, а молодых отправил в будущее, где они должны были прожить остаток жизни в окружении симулированной реальности, взятой из наших с Холмсом воспоминаний. Мы были старше на восемь лет, чем во время нашего первого побега от Мориарти, но в Швейцарии нас никто не знал, и потому перемена возраста осталась незамеченной.
Я в третий раз оказался в том роковом дне у Рейхенбахского водопада, но, в отличие от второго, он снова представлял собой настоящую реальность.
Я увидел, как к нам приближается посыльный мальчик, и сердце мое учащенно забилось. Повернувшись к Холмсу, я сказал:
— Я не могу оставить вас одного.
— Можете, Уотсон. И вы оставите меня, потому что еще никогда не подводили меня. Я уверен, что вы доиграете весь сценарий до конца. — Он замолчал на мгновение и добавил чуть-чуть грустно: — Я могу обнаруживать факты, но не могу их изменять.
А затем он торжественно протянул мне руку, и я пожал ее обеими своими руками. Тут к нам подошел мальчик, посланный Мориарти. Я позволил себя одурачить и оставил Холмса одного у водопада, изо всех сил стараясь не оборачиваться по пути к несуществующей больной в гостинице «Англия». По дороге я встретил Мориарти, идущего мне навстречу. Я едва сдержался, чтобы не выхватить пистолет и не убить этого негодяя; но я понимал, что таким образом лишу Холмса возможности расквитаться с Мориарти лично, и с моей стороны это будет непростительным предательством.
До гостиницы я шел около часа. Там я разыграл известную мне сцену — спросил хозяина, где находится больная, и Штайнер-старший, как и следовало ожидать, удивленно сказал, что ничего не знает о ней. Уже пережив однажды этот эпизод, я играл не очень искренне и быстро пошел назад к водопаду. Горный подъем занял около двух часов, и к тому моменту как я подходил к месту нашего с Холмсом расставания, я настолько истощил силы, что мое хриплое дыхание было слышно даже на фоне падающей массы воды.
И снова я обнаружил две пары следов, ведущих к бездне, и ни одного следа от нее. Я также увидел альпеншток Холмса, прислоненный к скале и, как и в первый раз, нашел адресованную мне записку. Как и прежде, Холмс писал, что настало время последнего и решительного сражения и что Мориарти позволил ему написать несколько слов перед схваткой. Но в отличие от первой записки, был и постскриптум:
