Джордж Мартин - С крестом и драконом
На мгновение я потерял дар речи, но только на мгновение. Потом поморщился.
— Вы обескуражили меня, — признался я. — Я ожидал встретить изобретательного безумца, какого-нибудь обманувшегося идиота, твердого в своей вере, о которой он якобы беседовал с Богом. Прежде я имел дело именно с такими фанатиками. А передо мной бодрый циник, который придумал религию для собственной корысти. Предпочел бы фанатиков. Вы недостойны даже презрения, Отец Лукиан. Вы будете вечно гореть в аду.
— Сомневаюсь, — ответил Лукиан. — В отношении меня вы заблуждаетесь, Отец Дамиан. Я не циник и не корыстолюбец. Я просто люблю Святого Иуду. По правде говоря, я жил в большем достатке, когда служил вашей церкви. Я поступил так по призванию.
От неожиданности я опустился на стул.
— Как так? Объясните, что вы имеете в виду!
— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил он. — Сказать правду. — Он чуть не плакал. — Я — лжец.
— Вы хотите загнать меня в тупик вашими идиотскими парадоксами, — огрызнулся я.
— Нет, нет. — Он снова улыбнулся. — Всего лишь Лжец. С большой буквы. Это организация, Отец Дамиан. Можно сказать — религия. Вероучение возвышенное и могущественное. И я лишь ничтожнейший из исповедующих его.
— Я ничего не слышал о такой религии.
— Вы и не могли услышать. Это тайна. Должно быть тайной. Это-то вы можете понять? Людям не нравится, когда им лгут.
— Мне тоже не нравится, когда мне лгут. Кажется, мои слова задели Лукиана за живое.
— Разве я не сказал вам, что буду говорить правду? Если Лжец говорит так, вы можете ему верить. Как иначе мы могли бы верить друг другу?
— Вас, значит, много, — сказал я.
Мне начинало казаться, что Лукиан, в конечном счете, просто сумасшедший. Как всякий еретик, он был фанатиком, но фанатизм его имел более сложную основу. Это была ересь в ереси, но я твердо помнил о своем долге разобраться во всем и навести порядок.
— Да, нас много, — улыбаясь сказал Лукиан. — Вы, возможно, удивитесь, Отец Дамиан, насколько нас много. Но есть некоторые вещи, о которых я не осмеливаюсь рассказать вам.
— Говорите о чем осмеливаетесь.
— С радостью, — сказал Лукиан Иудассон. — Мы, Лжецы, подобно последователям других вероучений, приняли несколько заповедей — ведь без заповедей нельзя. Есть вещи, не требующие доказательств. Мы верим: жизнь дана, чтобы жить. Это одна из заповедей. Цель жизни — жить, отрицать смерть, может быть, бросить вызов вечности.
— Продолжайте, — сказал я, невольно заинтересовываясь все больше и больше.
— Мы также верим, что счастье есть благо и его надо заслужить.
— Католическая церковь не отрицает счастья, — сухо заметил я.
— Сомневаюсь, — ответил Лукиан. — Но не станем уклоняться от сути дела. Каково бы ни было отношение церкви к счастью, она всегда проповедует учение 6 загробной жизни, о вечном духе, устанавливает мудреные понятия о нравственности.
— Верно.
— Лжецы не верят ни в загробную жизнь, ни в Бога. Мы воспринимаем Вселенную такой, какая она есть, Отец Дамиан, неприкрашенная правда всегда жестока. Мы, которые верим в жизнь и дорожим ею, — умрем. После смерти не будет ничего — только вселенская пустота, мгла и вечность. В нашем существовании не было ни цели, ни смысла, ни поэзии. Да и смерть не обладает этими качествами. Когда мы уйдем, память о нас недолго будет жить во Вселенной, и вскоре все станет так, словно мы никогда и не жили на свете. Миры, где мы обитаем, и сама Вселенная ненадолго переживут нас. В конечном счете все канет в Лету и жалкие усилия людей не смогут предотвратить ужасный конец. Все проходит, и ничто не имеет значения. Не бесконечна и Вселенная — ее судьба предрешена.
Я откинулся на спинку стула; от убогих и темных речей Лукиана меня бил озноб. Я поймал себя на том, что судорожно сжимаю распятие.
— Мрачная философия, к тому же ложная, — сказал я. — И меня самого смущали подобные мысли; думаю, каждый из нас в той или иной степени через это прошел. Но это не так, отец Лукиан. Моя вера укрепляет меня. Вера — щит от отчаяния.
— Ах, я знаю это, мой друг, рыцарь инквизиции, — ответил Лукиан. — Я рад, что вы все так хорошо поняли; еще немного, и вы будете с нами.
Я нахмурился.
— Вы коснулись самой сути, — продолжал Лукиан. — Истины — и большие, и малые — невыносимы для большинства. Пока мы верим, верим искренне и до конца, — какой бы лживой наша вера ни была, — мы находим в ней щит. В вашей, моей, любой вере — не имеет значения.
Он задумчиво потеребил взлохматившуюся светлую бороду.
— Наши психиатры твердят, что по-настоящему счастливы лишь те, кто верит. Верят ли они в Христа или в Будду, или в Эрику Стормьен, в переселение душ или в бессмертие, силу любви или природу, или в платформу политической партии — в результате это ведет к одному и тому же — вере. И они счастливы — и те, кто познал истину, и даже те, кто разочаровался и покончил с собой. Истины так необъятны, религии так ничтожны, да к тому же плохо сработаны и пестрят ошибками и противоречиями. Мы видим, что стоит за этим, чувствуем, как на нас давит темнота, и не можем больше оставаться счастливыми.
До меня уже дошло, к чему клонит Иудассон.
— Ваши Лжецы изобретают верования.
Он улыбнулся.
— Причем самые разные. И не только религиозные. Подумайте об этом. Правда — инструмент грубый. Красота всегда предпочтительнее правды. Мы изобретаем красоту. Верования, политические течения, высокие идеалы, вера в любовь и дружбу — все это вариации лжи. Мы лжем, говоря о тех или иных понятиях; лжем бесконечно, о чем бы мы ни говорили. Мы приукрашиваем историю, мифы, религии, делаем их более красивыми, улучшаем их, чтобы в них легче было поверить. Конечно, наша ложь несовершенна. Но истины слишком громоздки. Быть может, однажды мы найдем ту великую ложь, которая удовлетворит все человечество; пока она не найдена, пусть послужат тысячи маленьких неправд.
— Мне нет никакого дела до вас, Лжецов, — сказал я холодно, даже, пожалуй, зло. — Всю жизнь я был поборником правды.
Лукиан заметил снисходительно:
— Отец Дамиан Хар Верис, рыцарь инквизиции, я был о вас лучшего мнения. Вы сами — Лжец. Вы делаете полезную работу. Вы летаете на разные планеты и везде уничтожаете глупцов, мятежников, сомневающихся, которые осмелились посягнуть на основы той всеобъемлющей лжи, которой вы служите.
— Если моя ложь так притягательна, почему вы отказались от нее? — спросил я.
— Религия должна соответствовать культуре и обществу, работать на них, а не против. Если налицо противоречие, противопоставление, тогда ложь разрушается и вера оказывается поколебленной. Ваша религия хороша для многих других планет, но не для Ариона. Здесь царит всепрощение, а вера ваша нетерпима. Мы здесь любим красоту, а ваша вера слишком скупа на нее. Поэтому мы улучшили эту веру. Мы изучаем свой мир очень давно. Мы знаем его психологический срез. Житие Святого Иуды здесь будет пользоваться успехом. Его история драматична, своеобразна, в ней много прекрасного, — а эстетика привлекает. Это трагедия со счастливым концом, а на Арионе помешаны на таких историях. И драконы — недурное дополнение, верно? Думаю, что и ваша церковь должна поискать возможность как-то использовать драконов. Это восхитительные создания.
