Роман Солнцев - Иностранцы
- Вы слышали?! - спросил Платон у своих спутников, не вы пуская их из темных широких лап. - Приглашает! Пожалуй, и зайдем. Может, Федя еще научит нас снова труд любить, поверить в жизнь...
Павел Иванович вдруг припал к Платону и зарыдал, как ребенок. Тот, отчески обняв его за плечи, повел в сторону выходной двери - в ночь, в метель. Генка "Есенин", окончательно проснувшись, обернулся к хозяину - стоял, моргая, пытаясь, видимо, придумать срочно что-нибудь остроумное, но не смог. Только как можно более гордо и таинственно ухмыльнулся и, чтобы не сверзиться, затопал боком с крыльца вниз, на смутный снег...
Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота,
Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с проволокой - в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.
Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:
- Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!
Муж вздохнул и развел руками.
- О, интеллигенция!.. - принялась ходить-бегать по комнате Элли. - Напоил раз - и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать ... они же привыкнут... Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать верных сторожей...
- No! У них нет памяти.
- Они хитрее, чем ты думаешь...
Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.
3.
Конечно, не миновало и недели - они снова заявились ввечеру, эти три бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5-7 градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно опять в субботу - только хотел было Френсис после бани размягченно послушать музыку и испить подогретого красного вина - задребезжал звонок.
- О!.. - только и выдохнула хозяйка. - О!.. Может быть, сделать вид, что спать легли?
- Свет горит, - пробормотал хозяин.
- Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.
С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг щелкнул - калитка вдали распахнулась.
Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре, медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь, закрыли за собой калитку.
Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад новым своим друзьям:
- Проходите! - Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил умный Платон. Френсис употребил местное слово. - Зазимок выпал, холодно.
- Зазимок - это верно, это по нашему! А вот и по нашему ма ленький тебе презент... - Пузатый дед, сбросив незастегнутый вонючий полушубок на пол у холодных дверей, сопя, выдернул из-за спины ( из-под ремня?) шкалик "Российской". - Убери куда-нибудь... пригодится - зима долгая... А мы хотели сегодня по трезвому о жизни поговорить.
Изумленный хозяин, не зная, что и ответить, машинально провел их в столовую. Убрал в шкаф дареную чекушку и, вопросительно глянув на сельчан, все же достал тяжелую бутыль виски.
- Но, нo!.. - замахал Платон свилеватыми от трудовых усилий прежней жизни руками. И даже Генка "Есенин", на этот раз тщательно побритый, с порезом на щеке, залопотал своими пельменями невнятно под нос нечто шутливое, вроде того, что "в стране подъяремной всему свой срок, даже если он тюремный..." Только Павел Иванович замкнуто и отчужденно молчал - он был в белой, почти чистой рубашке, наглухо застегнутой у самого горла, под острым кадычком.
Наступило неловкое молчание. Гости сидели все за той же клеенкой, на которой нарисованы русские ромашки и незабудки.
Френсис, не понимая, чего сегодня хотят от него сельчане, растерянно предложил:
- Может, сoffеe?..
- Кофе? Можно, - пробурчал Платон и, зашуршав клочком газеты, свернул и, ткнув ее куда-то себе в бороду, закурил густо воняющую самосадом "козью ножку". И неожиданно спросил. - А сын у тебя что, не учится? Наши-то ребятишки в Малинино ездят...
Френсис у плиты замер.
- Сын дома занимается, - почему-то насторожившись, сухо ответил он. - Жена - бившая учительница, проверяет.
- А потом экстерном сдаст? Стало быть, умный мальчуган? Как зовут-то?
- Ник. Можно - Николай.
- Николай - это хорошо. Николай - сиди дома, не гуляй. А сама твоя Эля... не хочет у нас преподавать? Или ты ее и так прокормишь?
- Она работает, переводит, - объяснил Френсис и, обернувшись, более внимательно всмотрелся в лица сельчан. Что у них на уме? К чему эти вопросы? Просто ли праздные они, из приличия, или здесь некий смысл? - Она же хорошё знает русский... то-есть, английский... - англичанин засмеялся и, изобразив сокрушенный вид, махнул длинной рукой. - Конечно, с английского на русский! Всякие статьи... Немного, но платят.
- А вот на днях... - включился в разговор местный острослов и поэт. - На днях мы тут по делу ехали... на трелевочном тракторе... Между прочим, слава рабочим, мы могли бы и в Малинино вашего паренька возить!.. - Невнятно, перескакивая с пятого на десятое, Генка рассказал, как он ехал с товарищами и услышал - в доме Френсиса пела под гитару женщина. И пела так звонко, хорошо. Не подумаешь, что иностранка. - В гостях кто был или уже супруженция научилась?
Френсис широко улыбнулся, но на душе у него стало неприятно. Он прекрасно понял - никакого трактора не было, да и кто этого Генку-дурня на трактор посадит. И невозможно услышать с грохочущего трактора тихое пение женщины... Значит, стояли под забором, подслушивали. Что им надо?
- Она когда поет - лючше говорит слова, - медленно ответил Френсис. - А просто говорить пока не... Только писаный тэкст.
- Ясно, - заключил Платон.
Павел Иванович сидел, подавшись вперед и не отрывая от растерявшегося неведомо почему хозяина синих, враждебных глаз.
- Тогда примерно такой вопрос... - Толстяк вдавил окурок с буковками в тарелку, машинально поданную ему Френсисом. Ощерил зубы, совсем как американец, и снова сомкнул полные коричневые губы в черной бородище. - Вот ты спрашивал, почему мы, русские, пьем. А как не пить, милый человек?.. У Павла Иваныча, - он кивнул на немедленно задрожавшего от человеческого внимания друга, - у бывшего героя наших таежных рек в городе сын погиб... одни девки в семье остались...
