Юлий Буркин - Командировочка
Когда бумажка прошла по кругу, он спросил вслух:
– Кто «за»?
Сразу или помедлив, «за» проголосовали все.
– Кстати, анекдот, – влез Жора. – Офицер у своего друга-гражданского спрашивает: «Правда, что вы, гражданские, всех военных тупыми считаете?» Тот: «Да нет, что ты…» «А если честно? Я не обижусь». «Ну, если честно, то считаем». «Вот так, значит, – говорит офицер, – но если вы все на гражданке такие умные, что же вы строем-то не ходите?»
В эту ночь я не успел как следует досмотреть свой любимый сон, потому что меня опять разбудил Жора, и мы принялись разрабатывать план. Две недели – слишком долгий срок, да и он взят Юрой с потолка.
2.
После ужина, выходя из столовой, мы чуть задержались и отозвали майора Юру в сторону.
– Земляк, – начал Жора, – ты нас на проверке не ищи, мы тут чуток задержимся. – Надо сказать, что два дня после общего «секретного соглашения» все вели себя образцово и ежевечерне строились на проверки (хотя, казалось бы, куда мы отсюда денемся?).
– Это почему это так? – насторожился Юра.
– Да мы тут договорились… – я кивнул в сторону протирающих столики поварих.
– Мужики мы, или кто? – напористо задал Жора риторический вопрос.
– А-а, – заулыбался Юра (у нас уже начали входить в обиход смачные эротические воспоминания и шуточки после отбоя), – это дело святое. Жалко, двое их, я бы и сам с вами остался, – он игриво подкрутил усы. – Ладно, ни пуха вам, хлопцы, ни пера. Расскажите после.
Оставшись одни, мы немного отступили в коридор, чтобы женщины не увидели нас раньше времени. Через пару минут они – румяная дородная, лет тридцати пяти Наташа (Жора при виде нее каждый раз мурлыкал: «Я свою Наталию узнаю по талии: там, где ширше талия, там моя Наталия») и сухопарая лошадь Варвара, покрикивая друг на друга, вошли в подсобку. Мы выждали еще немного, а услышав лязг железных тарелок, пробежали в ту же дверь и свернули в посудомойку.
– Вот что, бабаньки, – сказал Жора, – кхе-кхе, короче, это… раздевайтесь.
– Вы чего это, дураки, удумали? – всей своей талией грозно двинулась на нас Наталия. Жора растерянно попятился к двери. И все дело было бы загублено на корню, если бы я, убоявшись провала, не выхватил из умывальника огромный хлебный нож и не заорал, вспоминая на ходу все виденные когда-либо детективы:
– Стоять, шампунь блатная! Век воли не видать, порешу, как котят! – На том мой запас уголовных выражений иссяк, и «шампунь»-то непонятно как тут оказался. Тогда я добавил последнее известное мне «блатное» слово: – В натуре!
Но Наташе этого вполне хватило. Она остановилась и, торопливо расстегивая ворот блузки, нерешительно, с какой-то полувопросительной интонацией крикнула:
– Ой?..
А потом еще, с тем же выражением:
– Насилуют?!
– Размечталась, – буркнул осмелевший Жора, помогая ей стянуть блузку.
Я даже удивился, какими некрасивыми могут быть женские тела. Одно – жирное, бесформенное, другое – костлявое, угловатое, с обвисшими худыми грудями. Я стал смотреть в сторону и попытался представить мою стройную загорелую Эльку, но не смог. Однако, Жора, кажется, моих чувств не разделял. Собрав одежду в охапку, он потоптался нерешительно на месте и спросил меня:
– А может того… задержимся, а?
– Иди, иди, ядерщик ядреный, – подтолкнул я его к двери.
– Эх, – с нескрываемым сожалением вздохнул он, – вы уж нас, женщины, извините. – А за что извиняется – за грабеж или за раннее отбытие, одному Богу известно.
– Дураки, они и есть дураки, – сварливо крикнула нам вслед Варвара, а мы ножкой стула заперли дверь снаружи и принялись переоблачаться в женское.
В костюмах беглого Керенского мы без приключений добрались до КПП. Часовой, прохаживающийся неподалеку, даже не взглянул на нас. От волнения у меня образовалась очень неудобная слабость в коленках. Войдя в дверь, мы увидели вертушку и окошечко дежурного против нее. Я сунул туда найденный в кармане сарафана пропуск, заключенный в мутно-прозрачный пластиковый футляр. То же сделал и Жора. Пропуска были тут же возвращены нам, я толкнул вертушку, но она не поддалась. Спрашивать, в чем дело, я не смел, голос-то у меня отнюдь не женский. Но все разъяснилось само собой:
– Чего долбишься? – просипел вахтер. – Руки сюда давайте.
Я испуганно покосился на Жору. Тот выпучил глаза и пожал плечами. Так как я стоял первым, руку в окошко протянул я. И почувствовал, как к ладони прикасается что-то плоское и холодное.
– Э-э, кто ты? – спросил вахтер озадаченно. А потом удовлетворенно сообщил: – Тревога, значит.
Я выдернул ладонь и кинулся к двери его комнатки. Толкнул. Естественно, заперто. Ко мне подскочил Жора, тоже попробовал дверь рукой, а потом принялся всей своей массой с размаху биться в нее. И с четвертой попытки мы вломились в прокуренную каморку. Уже вовсю ревела сирена. Старик тряс ладонями над головой, бормоча: «Сдаюсь, сдаюсь, в плен бери, давай…» Жора дернул какой-то рубильник, и сирена смолкла. Я нажал на педаль под столом и защелкнул ее специальным замком; вертушка теперь должна быть свободной. Мы ринулись к выходу, но на пороге нос к носу столкнулись с двумя бравыми охранничками.
– Стой! – рявкнул один из них.
Смелость тут ни при чем, наоборот, именно от страха у меня полностью атрофировался инстинкт самосохранения. Я бросился в дверь, прямо на автомат.
Но в меня не стреляли. Зато я получил оглушительный удар прикладом в висок и моментально провалился в темноту.
… Наверное, только после того, как тебя побьют, по-настоящему осознаешь, что ты – в тюрьме. Не в общежитии, не в казарме, а именно в тюрьме. Кажется, я понял это первым.
Шел второй день объявленной мной голодовки.
Вчера, когда я перед строем заявил о своем решении Зонову, он сделал вид, что ему наплевать. Но я видел: именно СДЕЛАЛ ВИД. Рассчитывал, что я, столкнувшись с безразличием, откажусь от своего намерения. На самом же деле он начал нервничать, я заметил это. А сегодня майор Юра рассказал, что утром Зонов как бы мимоходом справлялся о моем самочувствии.
Давным-давно в какой-то книжке я вычитал, что голодая, нужно лежать, меньше двигаться – сохранять энергию. Я же, наоборот, без нужды суетился, слонялся по спальне, слушал анекдоты, пил чай (почти каждый взял в командировку пачку чая и кипятильник), курил, ругался, ложился и снова вставал. Не то что истощенным, просто голодным я себя почувствовать еще не успел. Только башка трещала, но это, наверное, от удара.
В нашем углу Жора со смаком описывал сцену раздевания поварих. Рассказ этот «по просьбам трудящихся» он повторял уже в четвертый или в пятый раз, но вновь и вновь успех имел место значительный. И с каждым разом повествование его обрастало все более интимными подробностями, а убогие прелести несчастных женщин расцветали все пышнее и пышнее.
