В Никольский - Через тысячу лет
— Вот, мы в эпохе Фридриха Великого, — взволнованно заметил профессор.
Ну, конечно, — подумал я, — разве может истый немец, каким был профессор Фарбенмейстер, не вспомнить о старом Фрице!
За окном перед нами расстилались какие-то пашни, дальше виден был сосновый лес и извилины Шпрее. Кое-где были рассыпаны невзрачные каменные строения, по которым нельзя было сказать, что это Берлин… Совсем рядом пролегала плохо мощеная дорога, по которой шагал какой-то человек в чулках и в черном камзоле, вытирая широкую лысину красным фуляром. Человек этот, точно сошедший с картины Менцеля, был, по-видимому, настолько погружен в свои мысли, что заметил наш снаряд только в самый последний момент, на повороте дороги, когда его отделял от нас всего с десяток шагов. Я никогда не забуду того удивления, которое отразилось на его широком, добродушном лице. Это было даже не удивление, а что-то большее — видно было, что бедняга совсем потерялся. Платок и треуголка, которые он держал в своей левой руке, полетели на землю, лицо из румяного сделалось пепельно-серым, ноги его стали подкашиваться… Еще мгновение — и наш незнакомец из 18 века бросился наутек через поле, не разбирая дороги и по щиколотку увязая в грязи!
— Вот мы и создали легенду о привидении, — засмеялся профессор. — Но едем дальше. Сюда мы еще вернемся когда-нибудь!
Машина заработала, и мы снова полетели вниз по лестнице времени. Сто, пятьсот, тысяча, тысяча пятьсот лет… Движение руки профессора, и мы снова «на якоре». Перед нами — густая непроглядная лесная дубовая чаща. Видно, что человеческая нога не ступала еще в этой глуши. На темном фоне могучих стволов промелькнула грациозная тень оленя с закинутой назад головой…
Дальше!!!
Снова гудение мотора, мрак за окном, — остановка. На счетчике лет стоит цифра 50.000. Я приникаю к окну, но там по-прежнему мрак. Может быть ночь? Медленно мы продвигаемся еще на полсуток вперед. Но снаружи все та же непроглядная тьма. Профессор озабоченно поворачивает какой-то выключатель, и под окном зажигается яркий луч прожектора, освещающий нам плотную массу голубоватого прозрачного льда.
— Ну, конечно, так и должно быть, — произносит после небольшого раздумья профессор: — мы сейчас в ледниковой эпохе, на дне гигантского слоя льда, покрывавшего тогда большую часть современной Европы.
— Ну, что же, — обратился он ко мне, — не довольно ли на этот раз?
— А будущее, дорогой профессор? А будущее, куда вы звали меня с собою?
В голосе старого ученого послышалась нотка неуверенности.
— Да… да… Будущее… Должен вам сказать, мой милый, что эта часть путешествия меня немного пугает. Было бы долго объяснять вам, но скажу, что условия передвижения моего хрономобиля значительно опаснее, когда ему приходится углубиться в грядущее. Я еще и сам не пробовал уходить далеко вперед от нашего времени. Впрочем, рискнем. Садитесь рядом и следите за этим прибором. Мы не должны превосходить известную скорость. Иначе электрическое напряжение нашей сферы может сделаться настолько огромным, что наш корабль и все, что находится там внутри, превратится в космическую пыль.
Я машинально повиновался.
Виденное и слышанное приводило меня в такое состояние, что я утерял способность оценки окружающего. Все происходившее не успевало укладываться в моем сознании.
Мы двинулись обратно. Снова гудение моторов и мелькание цифр указателей: 30.000, 10.000, 1.000, 0,1. Мы опять в своем времени. На короткое время мы останавливаемся. Профессор озабоченно проверяет правильность действия всех механизмов и взволнованно садится к рычагам управления.
— Теперь внимание: как только указатель этого прибора дойдет до черты, — предупредите меня. — Это значит, мы на пределе безопасной скорости движения.
Мы сели у аппаратов. Я не чувствовал никакого страха. Ну, что ж, даже если и разлетимся в пыль?.. Эта перспектива меня волновала гораздо меньше, чем ожидание того, что я должен был увидеть за этой туманной пеленой грядущих веков.
Машины опять заработали. Хрономобиль стал набирать скорость. Освещение снаружи начало перехода в зеленые, синие и фиолетовые тона, но теперь я понимал, в чем разгадка этих изменений окраски. Когда мы обогнали время в два раза, наш глаз уже не мог воспринимать никаких световых колебаний, и за окнами корабля снова сгустился непроницаемый мрак. Указатель хода хрономобиля показал год, потом два, десять, пятьдесят, сто…
В мозгу остро промелькнула мысль: а ведь меня уже, наверно, нет там в живых!.. Я задумался на минуту и не заметил, что стрелка моего указателя приблизилась к роковой черте. К гудению мотора снаружи начал примешиваться какой-то посторонний звук, напоминавший собою визг циркульной пилы. За окном черный мрак стал прорезываться мгновенными синими вспышками. Я молча указал профессору на стрелку. Тот только кивнул головой и, насупив брови, стал осторожно вращать небольшое колесо справа.
Хрономобиль между тем несся через бездны времени. Триста… пятьсот… восемьсот… тысяча лет… 2925 г…
Моя стрелка стояла на предельной черте.
— Пора. Остановимся здесь, — глухим от сдержанного волнения голосом произнес мой спутник.
Резкий свист, глухой толчок, и в окно иллюминаторов ворвался ослепительный солнечный луч. Ярко синее небо было все тем же, но окружающий нас пейзаж был так необычен, что сердце у меня сперва замерло, а потом бешено заколотилось в груди.
Так вот он какой, этот тридцатый век!!!
ГЛАВА II
Наша высадка. — Небо, луг и стена. — Звуки с неба. — Мы видим жительницу XXX века. — Где мы? — Наше первое знакомство с хозяевами дома за стеной. — Немецкий язык в тридцатом веке! — Люди или ожившие античные изваяния? — Оказывается — нас ожидали… — Рея. — Волны молодости. — Кое-что о борьбе бактерий. — Благодетельные лучи. — Трехсотлетние старики. — Как обедают в тридцатом столетии? — Искусственная пища. — Эволюция питания. — Профессор Фарбенмейстер курит сигару. — Нам желают покойной ночи.
Мы растерянно смотрели друг на друга…
— Что ж, — первым нарушил молчание профессор: — попробуем выйти? Э?
С этими словами он стал отвинчивать входной люк нашего хрономобиля. С бьющимся сердцем я следил за движениями его сухощавых длинных пальцев. Винты туго поддавались слабым рукам профессора, и я вынужден был придти ему на подмогу. Дело пошло живее, и через две-три минуты, показавшиеся мне бесконечно длинными, круглая, тяжелая дверца медленно поддалась нашим усилиям.
Ничего особенного при этом не случилось, так как атмосферное давление за тысячу лет не могло существенно измениться, состав воздуха — тоже.
