Марина Дяченко - Альфа-ромео
В чашке остывшего чая отражалось темное небо и подсвеченные пряди винограда. Миша представил, как мама отсчитывает в стакан остро пахнущие капли. Пятьдесят… Шестьдесят… Выпивает залпом. Хотя тревожиться, во общем-то, не о чем. Он взрослый, он дозвонился и телеграмму дал. А с «работодателями»… вот черт, совсем плохо. Ничего им объяснить не получится, за этот железный хлам с него снимут и шерсть, и шкуру.
— Я бы что угодно отдал, чтобы эта дрянь все-таки завелась, — сказал он с нервным смешком. — Вся поездка идиотская — сперва меня чуть не ограбили, потом чуть не надули, потом застрял…
— Все, что угодно — это как? — после паузы спросил Анатолий. Высоко в небе шумели сосны. На стол шлепнулась серая бабочка с обожженными крыльями.
— Ладно, — Анатолий коротко вздохнул и сощелкнул неудачницу на землю. — Ладно… хорошо. Может быть, ты прав, это такая мелочь… какой-то там мотор. Старая машина. Несколько тысяч американских зеленых бумажек. Зато для тебя это важно… важно?
Миша вздохнул. Анатолий сцепил пальцы:
— Прокофьевну угораздило… прямо, можно сказать, на твоих глазах. Вытащить сына из тюрьмы. Пять лет жизни. А ей, как выяснилось, оставалось меньше, чем пять лет. Она отдала все, без остатка. Игорек вернулся. Ты видел этого Игорька?
Миша молчал. Лампочка чуть покачивалась, бесформенные тени двигались, придавая странному разговору привкус нереальности.
— Стоит этот паскудный Игорек пяти лет жизни? А?
Миша молчал.
— Поедешь, как миленький, автобусом, — задумчиво сказал Анатолий. Миша молчал.
— Что, трясти тебя будут, деньги выбивать? Займешь денег, сюда приедешь с тягачом. Свадьба сорвется? Так не бросит же тебя невеста, а если бросит — туда ей и дорога… Мать волнуется? Так ты же звонил! Совершеннолетний мужик… ты совершеннолетний? Ах да, у тебя же права водительские. Сколько тебе лет, кстати?
— Двадцать, — сказал Миша сухими губами.
— И кажется, что сто лет впереди? Бесконечность? Вот ты бы пять лет своей будущей жизни отдал бы, не глядя?
— Пять лет? — спросил Миша. Помолчал. Неуверенно улыбнулся. — За то, чтобы тачка завелась? Пять лет?!
— Жалко, — Анатолий кивнул. — Хорошо, пяти лет тебе жалко. Правильный, значит, человек, жизнелюб… А месяц? Месяц жизни? Всего-навсего?
Невозмутимый хуторянин подался вперед, глаза его блестели. Еще и сумасшедший, устало подумал Миша. Вспомнил эту самую Прокофьевну. И вспомнил непонятно чей ночной крик, тот самый, от которого сердце прилипло к пяткам. Некстати вспомнил — озяб.
— Да запросто, — сказал почти весело. — Месяца не жалко. Тот старик, которым я буду, больной, разбитый… А вдруг, — он поежился, — и парализованный? Лишний месяц… страданий…
— Дурак, — холодно сказал Анатолий. Встал и ушел к воротам.
Миша остался за столом один — будто оплеванный. Сделалось стыдно. Сделалось гадко, как от пошлой шутки. И пришла злость на Анатолия, да такая, что хоть уходи, не оглядываясь, по ночной дороге, как несколько дней назад ушла Прокофьевна… Ночью приснилась Юлька. Древняя раскладушка трещала, скрипела и под утро, наконец, обвалилась.
* * *С помощью Вовы и Димы он вытолкал машину за ворота. Потом сел за руль, и близнецы сперва затолкали машину на горку, а потом спихнули под уклон. Горка была не то чтобы крутая, но длинная, и у машины был шанс разогнаться. Опять ничего не вышло. Мотор не подумал даже чихнуть; машина долго катилась в траурной тишине, Миша сперва суетился, потом перестал, только смотрел на дорогу перед собой и повторял себе под нос:
— Что же ты делаешь, Рома… Что же ты, зараза, творишь…
«Рому» начало трясти на колдобинах, и Миша притормозил. Так. Вернулись, откуда пришли. Несколько дней назад Миша радовался, когда сдохшую «тачку» удалось закатить во двор. Теперь «Рома» снова стоял посреди проселочной дороги, по которой волей судеб почти не ездят машины. Берегут соляру. Миша выбрался из машины и сел на обочину.
День прошел в ожидании; пропылил бензовоз и не остановился. Не остановился грузовик с коровой в кузове; облепленный грязью старинный «бобик» внял Мишиным жестам и притормозил, но помочь не смог. Водитель покопался у «Ромы» под капотом и отступил:
— А, старье, оно отчего хочешь заглохнет… И аккумулятор, кажется, сел… И вообще…
«Бобик» торопился, и потому отбуксировать «Рому» взялся только до хутора. Близнецы молча открыли перед Мишей ворота.
Смеркалось. Где-то в лесу хлопали крылья. Закричала птица — далеко, но прочувственно. Возможно, ее выследили и теперь ели. Анатолий сидел за столом и пил. Миша впервые видел его за рюмкой — кажется, даже на поминках Прокофьевны двухметровый хозяин хутора только пригубливал.
— Садись… не бойся, поить не стану. Самогон дрянной…
Миша сел на край скамейки. Есть хотелось до головокружения. На блюде веером лежали маринованные огурчики, ломтики ветчины, хлеба, сыра.
— Ешь…
Следовало, наверное, отказаться — но Миша не смог.
— Странный ты парень, — Анатолий вздохнул. — Беспомощный. Простого дела сделать не можешь. Как только твоя баба за тебя идет?
Миша задержал дыхание — и не поперхнулся. Как можно тщательнее прожевал соленую ветчину.
— Надоел ты мне, а выгнать жалко, — пробормотал Анатолий. — Ладно, отдавай месяц жизни. Заведется твоя тачка. Только идиотизм это — жизнь на железо менять. Ну?
— Берите месяц, — сказал Миша, давясь хлебом. — Мне не жалко.
Хотел добавить «вы мне тоже надоели», но не стал. Анатолий опустил на стол тяжелый кулак, так, что подпрыгнуло блюдо:
— Ладно. Иди! Заводи!
Миша поморщился. Но встал, сунул руки в карманы, побрел к машине. Сам не зная зачем. Через темный двор, по траве, по росе, так что заскорузлые уже кроссовки сделались тяжелыми, как два ведра воды…
Закричало небо. Уже знакомая ледяная иголка нанизала Мишу на себя, так, что болезненно поджался живот, и захотелось срочно посидеть в кустах. Миша споткнулся и упал на четвереньки. И крик ушел. Джинсы промокли, но, по счастью, только на коленях. Скрежеща зубами, Миша поднял грязный кулак и погрозил ночному небу. Чертовы совы… если это, конечно, сова…
Альфа-Ромео молочно светился в темноте. Миша бездумно открыл дверцу, сел за руль, обхватил себя за плечи. Чертов сон… проснуться бы… Автоматически повернул ключ. Тик-тик-тик… Трррррр! С полоборота завелся мотор. Запрыгал руль, вся машина затряслась, требуя движения, газа, скорости. Мишина рука испуганно дернула ключ обратно. Мотор послушно замолчал. В салоне воняло выхлопным дымом. Трясущейся рукой он повернул ключ снова, будто юный взломщик, впервые идущий на дело. Мотор подхватился на второй секунде. Мотор работал, приглашая в путь, а Миша сидел за рулем, и долгих десять минут чувствовал себя мальчиком, выигравшим в лотерею билет в Париж. Потом вылез наружу. Мотор работал; машина нетерпеливо тряслась. Скорее забрать свой рюкзак. Кинуть на заднее сидение… Не ждать утра, тогда к полудню он будет уже дома… Он споткнулся. Замедлил шаги. Остановился. Пошатывась, вернулся к машине. Мотор работал. Миша оглянулся — туда, где покачивалась среди веток единственная голая лампочка, где сидел за дощатым столом очень высокий сгорбленный человек, причем бутылка мутной жидкости перед ним опустела наполовину. И пришел страх.
