Мария Галина - Берег ночью
Я увидел, что из темноты поднимается бледный силуэт какой — то постройки — она была больше общинного дома, больше, чем все дома поселка, поставленные друг на друга — основание ее уходило в туманную глубину, темные ряды окон смотрели на меня пустым взглядом, точно глаза безумца… мне даже показалось, что я вижу, как что — то мелькнуло в одном окне, но, пока я всматривался, порыв ветра скомкал водное покрывало, контуры странного здания заколебались, пропали… Каждая крохотная волна по своему отражала грозный свет сумрачного неба, все двигалось, переливалось, подернулось рябью.
Я медленно поднялся, машинально отряхивая колени.
— Ну что, видел? — нетерпеливо спросил Тим.
— Да, — сказал я, — там затонувший поселок. Очень большой.
— И ты что думаешь, — презрительно сказал Дарий, обращаясь к Тиму, — что я поверю придурку?
Я не ответил.
* * *Тим, казалось, и сам поверил в то, что ничего такого он не видел, но мне таинственный поселок на дне не давал покоя. Я все думал, с кем бы мне поговорить, кто согласился бы меня выслушать — и, наконец, выбрал священника — в конце концов, именно он должен разбираться в таких вещах. Поэтому я дождался окончания вечерней службы и встал у дверей, дожидаясь, пока прихожане не покинут молельный дом и я смогу остаться со священником с глазу на глаз — мне не хотелось позориться прилюдно, а священник часто беседовал один на один со своими прихожанами — это входило в его обязанности.
В молельном доме было сумрачно и отец Лазарь не сразу заметил меня. Я видел, как он прохаживается вдоль переднего ряда пустых скамеек — вид у него был усталый и сейчас он казался совсем нестрашным. Потом он остановился и уже было поднял руки, чтобы стащить через голову парадное облачение, но тут я тихонько кашлянул, и он обернулся.
— Да мальчик мой, — сказал он, — что ты хочешь мне сказать?
Он глядел на меня с каким — то выжидательным любопытством, и, словно бы, с тайной надеждой. Может, он решил, что я пришел к нему, чтобы сообщить, что меня, наконец, посетили видения?
— Мне… нужно спросить вас кое о чем, святой отец.
Он тихонько вздохнул, но ответил довольно терпеливо:
— Я слушаю тебя. Может, давай, присядем?
Он передвинул скамью и сел напротив меня, внимательно вглядываясь мне в лицо. Он погасил уже почти все светильники — я едва мог разглядеть его.
Я сказал:
— Мне случилось увидеть кое — что. Под водой. Что — то, вроде большого дома. Или даже поселка. Он лежит в глубине, под обрывом, в часе ходьбы отсюда.
Он не удивился, а, устало проведя ладонью по глазам, сказал:
— Да. И что же?
— Что это такое, святой отец? Кто его построил? Под водой!
— Я не думаю, что его построили жители глубин, — сказал он мягко. — Скорее всего, он просто ушел под воду, когда — то очень давно. Таких затонувших строений полно по всему побережью. Это свидетельства былого процветания — ты же сам знаешь, что у нас в поселке можно найти всякие вещи, секрет изготовления которых утерян. Так и эти дома.
Это я как раз мог понять. У меня и самого хранилась такая штука — стеклянный шарик, который я прошлым летом выменял у парня из соседней общины на светлячка — скрипача. Поймать скрипача нелегко, но и стеклянный шарик — вещь ценная, теперь больше таких не делают, да и как раньше делали, непонятно. Теперь — то стекло все получается мутное, тусклое, бесцветное, а шарик тот был ярко синим, и под солнечными лучами вспыхивал малиновым огнем. Думаю, потом тот малый жалел, что уступил его мне, но мена есть мена.
— Говорят, — продолжал он, — что, когда мы пускаем в плавание похоронные ладьи, они в конце концов приплывают к берегу, где стоят такие вот дома. Там никогда не заходит солнце. Там всегда лето. Земля вечного блаженства. Но знаешь, — он доверительно склонился ко мне, — возможно, то, что я скажу, покажется тебе ересью, но сам я так не думаю. Страна вечного блаженства находится не на земле — Господь воздвигнет ее для нас на своих небесных полях.
Он тихонько вздохнул.
— Похоже, я потакаю суевериям. Но людям нужны суеверия — такова их природа.
— Святой отец… там, в глубинном доме… кто — то живет?
Он пожал плечами.
— Это — хорошее убежище для многих морских тварей. Вот кто занял наше место.
Он криво усмехнулся.
— Достойная участь, не правда ли?
На месте ему не сиделось — он встал и прошелся передо мной.
— Я не сомневаюсь в мудрости Господа — сказал он. — Как я могу? Но порою я думаю — что же мы сотворили такого, что он позволил тварям морским заплывать в наши дома?
Что — то было такое в его голосе, что у меня мурашки по спине пробежали.
Верно, на то он был священником, чтобы видеть то, чего не видят остальные, но это, наверное, страшная участь.
— А ведь раньше, — сказал он, — огни наших поселений простирались от горизонта до горизонта. Я иногда вижу их в своих снах — они мерцают, точно небо, полное созвездий.
— Может быть, это просто сны, святой отец, — сказал я неловко.
Уже потом я подумал, что бестактно было сомневаться в истинности его слов, а значит, и в его даре, но мне просто хотелось его утешить. Видимо, он понял это, потому, что в его голосе, когда он мне ответил, не было обиды.
— Я и сам бы рад был полагать, что это просто сны, — сказал он, — и принять нынешнюю наше участь, как единственно возможную, и не знать ничего другого. Но ведь, Люк, ты и сам видел этот дом в море. Мы отступаем шаг за шагом, век за веком. Волны слизывают берега. Зимы становятся все длиннее. Род людской идет на убыль. А теперь дьяволу и этого мало. Но лучше смерть, лучше конец света, чем такое… потому что смерть не отнимает у тебя твоей бессмертной души. Вот самое страшное, мальчик мой. Вот самое страшное.
— Вы говорите… про этих? — нерешительно спросил я.
— Да, — сказал он. — Я говорю об этой мерзости. Демоны. Оборотни. Это они насылают порчу — безумие, которое поражает целые поселения… Они, эти приспешники нечистого… Когда они появились? Когда силы преисподней выпустили их на нас? Древние летописи ничего не говорят о них. А в моих видениях они в последнее время появляются слишком часто.
Мне стало страшно. Он вроде как был не в себе — смотрел уже не меня, а в пространство, и голос у него сделался сухим и отрывистым… Я решил, что, раз он говорит уже не со мной, мне следует поскорей убраться отсюда — негоже видеть такое непосвященному человеку. Он по моему, и не заметил…
* * *Весна в поселке — бурная пора. Летом жизнь тут замирает, потому что вся община перебирается в предгорья — в летние лагеря, а молодежь и подростки — еще выше, на летние пастбища, куда перегоняют скот все ближайшие общины. Летом зной падает с небес точно копье, поражая всех, без разбору и воздух на побережье насыщен сладковатым запахом гниющих на солнце водорослей, — выброшенные штормами на песок, они превращаются в упругую, спекшуюся корку, тянущуюся вдоль берега на многие часы пути. Весной играют свадьбы те, кто познакомился прошлым летом на верхних пастбищах, или те, кого высватали — если летние дома их общин стоят в долинах, находящихся слишком далеко друг от друга, и у молодых не было возможности самим познакомиться друг с другом. У нашей общины брачный договор еще с тремя поселками — не с теми, которые находятся поблизости, а с другими, дальними, — кто — то берет наших женщин, кто — то отдает нам своих — в этом могут разобраться одни только старухи, которые и следят, чтобы все было как положено. Я только знаю, что брачные законы нарушать нельзя. И что никто никогда не женится на своих. Говорят, что Леон, тот малый, который посреди зимы пошел в лес и пропал там, на самом деле отправился в один такой поселок, отбивать девушку, которую выдали замуж прошлой весной — вроде, они полюбили друг друга еще год назад, летом, а потом девицу выдали побыстрей от греха подальше. А его, когда он добрался до той, чужой общины, по слухам, поймали, когда он пытался милую свою выкрасть; нравы там крутые — тело его скормили морю, а голова торчала на колу всю долгую зимнюю ночь.
