Борис Пшеничный - Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)
Идиот, обругал он себя, договорились же по-одному не ходить. Правило было железное: один в лагере, остальные в походе и только попарно. Но сейчас, ошалевшие от подвалившего счастья, они бесшабашно ринулись в разные стороны, чтобы расширить зону поиска.
Ничего, где наша не пропадала, что-нибудь придумаем… Он подтянул свободную ногу, нашел локтем опору, напрягся — удалось сесть. Глыба не такая уж неподъемная. Жаль, нет палки для рычага, — разом спихнул бы.
Упираясь одной рукой в землю, Андрей дотянулся другой до камня, толкнул от себя. Тот слегка качнулся и — ужас! осел… Спокойно, без паники… Итак, рыпаться бесполезно. Еще одно движение, и нога будет раздавлена. Впрочем, рано или поздно это произойдет — камень оседал от собственной тяжести.
Откинувшись на спину, Карнаухов отстранение, словно это касалось не его, а кого-то другого, обдумывал ситуацию. С каменным капканом все ясно, с ним он сам не сладит. Но и помощи ждать не от кого. Хватятся его только вечером, ночью искать не будут, бессмысленно, а до утра он вряд ли протянет. Кричать, звать — это пожалуйста, сколько угодно, только все равно никто не услышит: шум бесноватой речушки оглушал все ущелье. Полная, выходит, безнадега.
И когда он все это продумал, просчитал, не найдя какого-либо просвета, Андреи и тогда не испытал страха. Привыкший к риску, а рисковал часто и по-глупому, без необходимости, он воспринимал случившееся с равнодушием фаталиста: что ж, на этот раз не повезло, значит, так и надо. Одного боялся — боли. Не той, что сейчас неприкаянной блуждала по телу, словно раздумывая, где бы обосноваться, а нестерпимой боли, пожирающей мозг, когда темнеет в глазах и перестаешь быть собой.
Горела от ссадин кожа, немела нога, вспухало разбитое лицо. Ко всему нещадно палило солнце, раздражали вездесущие муравьи. Забыться бы…
Треск. Карнаухов не галлюцинировал, он ясно слышал треск, похожий на электрический разряд.
— Лежи, не поворачивайся, — прозвучало сзади.
Хорошо, будем послушными. Что дальше? Прошла минута, две. Никакого движения, тишина.
Андрей приподнялся на локтях.
— Тебе же сказано: лежи. — И снова ни звука.
Выждав еще немного, Андрей подал голос:
— Ты же видишь, в какой я передряге. Помоги!
— Помочь не могу, потерпи.
— Чего тут уметь? Ухвати за выступ, приподними, и он сам отвалит.
— Отвалит, но не сейчас, потом.
Шутник, однако.
— Но мне же больно!
— Допускаю. Если расслабиться и лежать спокойно, — будет легче.
Какая же сволота там умничает? Андрей резко вскинул тело и оглянулся. Никого!
— И чего ты добился? — послышался тот же голос, когда, обессилев, Андрей опрокинулся на спину. — Теперь будешь думать, что сходишь с ума.
Бред, конечно.
— Кто ты? — прохрипел Андрей.
— Объяснять долго. Лежи.
— Значит, это ты наследил там, у палатки?
— Нет, след оставил тот, за кем вы охотитесь.
— Мы не охотники, мы исследователи, только наблюдаем.
— Вот и я наблюдаю. Ты за ним, а я за тобой.
— Все-таки он есть?
— Вы еще сомневаетесь? А вот и он сам.
Метрах в пяти от Андрея выросло чудище. За те годы, что Карнаухов и такие же, как он, безнадежные фанатики занимались поисками человекоподобного существа, якобы обитающего в горах, у них сложилось вполне определенное представление о нем. Даже рисовали его и с такими подробностями, будто оно позировало. И сейчас, увидев мощную фигуру, Андрей словно встретил старого знакомого: да, таким он и должен быть, таким и представлялся.
Чудище уже стояло в ногах. Оно ухватило камень именно там, где нужно, и повернуло его так, как следовало, чтобы не повредить ногу. Отбросив глыбу, оно напряженно посмотрело поверх Андрея — туда, откуда только что звучал голос. Потом — два-три прыжка — и исчезло.
— Вот и все, — снова голос. — Можешь идти.
— Идти куда?
— Куда тебе надо, куда шел.
Напрасно Андрей вертел головой и оглядывался. Никого. Тело ныло, ноги не слушались. Кое-как он спустился на дно ущелья, к речке, обмыл ледяной водой лицо. Надо было спешить к палатке, облиться йодом, зеленкой. Но двигаться сейчас он просто не мог и, опустившись на землю, прислонился к прохладной стенке скалы.
Знакомый треск.
— Это опять я.
— С невидимками не разговариваем.
— Смотри, какой важный! Придавленный камнем ты был разговорчивее. Ожил, значит, оклемался.
— Не совсем еще. Так что тебе от меня надо?
— Поговорить. Да не глазей ты по сторонам, неувидишь. Считай, что я у тебя в голове.
Андрей прикрыл глаза. Решил пока не терзать себя вопросами, не выяснять, что это за чертовщина к нему привязалась.
— У тебя, однако, крепкие нервы. Другой бы давно свихнулся. — Пауза. — Говорю не из лести, констатирую факт. — Пауза. — Как тебе тот, волосатый? Не напугал?
— Начинаю сомневаться: был ли он?
— Кто же, по-твоему, камень спихнул?
— Камня тоже не было. Мне померещилось, бредил.
— Э нет, для таких фантазий ты слишком рациональный. Что было, а что померещилось, — разделить сумеешь. Впрочем, как тебе удобней. Можешь считать, что и меня нет.
Тебя-то уж точно нет, подумал Андрей. Он не улавливал, в чем смысл их бредового трепа, есть ли в нем какая логика. Надо встать и во что бы то ни стало тащиться к палатке, пока еще способен соображать.
— Отдохни, успеется, — остановил его голос. Ноги сразу стали ватными. — Подумай пока, что ты скажешь своим приятелям, когда они пристанут с вопросами.
Чего тут думать? Не такой он дурак, чтобы нести чушь о своем спасении. Да кто ему поверит, какие у него доказательства? Ободранные бока да распухшая рожа? Беднягу, скажут, так покалечило, что стал заговариваться. Сдадут в первую же больницу.
— Молчишь, — удовлетворенно отметил голос. — Правильно, никто тебе не поверит. Не те времена. Это когда-то люди уживались со всякой чертовщиной. Померещится хвостатый, с рожками да копытами — и никаких сомнений: «Вот те крест, являлся! Своими глазами видел!» А сейчас народ пошел трезвый, рассудительный, и никакой тебе мистики. Впрочем, недалеко ушли, и сегодня человеку подавай нечто химерическое. Инопланетяне, НЛО — та же чертовщина. И ведь не просто верят — тысячи очевидцев! Клянутся, что они эти «летающие тарелки» руками щупали, летали на них… Ты меня слышишь? Сам, случаем, зеленых человечков не встречал? Или только этого, волосатого? Очень тебе хотелось его увидеть — и увидел.
— Ну и что? — лениво спросил Андрей.
— Теперь, пожалуй, можно сказать, чего ради я разболтался с тобой. Понимаешь, обидно мне: живу я в тебе с той поры, как ты на свет появился, а с твоей стороны ни внимания, ни признания. Из-за какой-то безмозглой волосатой туши ты готов все горы облазить, жизни тебе не жалко. Я же в самом тебе сижу, ходить никуда не надо, — и хоть бы раз ты призадумался: а кто это во мне, что ему надо? Только не уверяй, что не знаешь о моем существовании. Имени, правда, у меня нет. Одни говорят «второе я», другие в шутку — «внутренний голос». Ты сам, случается, признаешься: что-то, мол, на душе скребет. Душа тут ни при чем, это я скребусь, о себе напоминаю. Короче, я зол на тебя и обижен. Даже сегодня, когда, можно сказать, жизнь висела на волоске, ты даже не вспомнил обо мне. Да не будь меня, корчился бы ты под тем камнем.
