Тээт Каллас - Звенит, поет
— А-а-ах, ну не угодно ли, до чего же я устала, — сказала она и забралась под три лежавших одно на другом одеяла. Через несколько секунд она крепко спала.
Я немного посидел возле нее. Тер пальцами пульсирующие виски и ни о чем не думал. Ох, Фатьма, Фатьма! Потом взял сигарету и вылез из палатки, тщательно застегнув за собой вход.
3
Я курил, стоя возле палатки.
Постепенно, с трудом приходил я в себя, сообразив наконец, что этой ночью в палатку нельзя никого пускать, тем более начальника лагеря. Здесь спала Фатьма, с которой полдня назад я не был знаком, даже фамилии ее я не знал, и которая, тем не менее, ворвалась в мою жизнь, как… как пуля снайпера в яблочко. Пришел конец моему спокойному мирному существованию, моим трезвым эгоистическим размышлениям, самосозерцанию, продолжавшемуся несколько долгих лет идиллическому сну души. Эта черноволосая огненная девчонка с неповторимым голосом явилась сюда, в молодежный лагерь под Раквере, точно специально для того, чтобы… вновь зажечь во мне благородное пламя, называемое… ох, ох, ох! Ох, Фатьма, маленькая наивная певунья, спи спокойно под тремя одеялами, спи, и пусть тебе приснятся прекрасные цветные сны. А здесь — здесь стоит человек, который сейчас и в будущем проследит, чтобы даже крошечная мошка не потревожила тебя!
Докурив, я глубоко вздохнул и, нежно погладив рукой скат палатки, решительно шагнул влево. Но коварная растяжка, скрытая росистой травой, попала мне под ногу — еще чуть, и палатка тоже рухнула бы. Из палатки послышалось сонное бормотание Фатьмы. Я поднялся с земли и на цыпочках направился туда, откуда доносилась неясная болтовня Оскара с Сассияаном и тихое пение девушек. Возле большой палатки еще одна растяжка сбила меня с ног. Ругаясь, я влез в палатку и на четвереньках подполз к начальнику лагеря.
— Знаешь, Август, у меня к тебе огромнейшая просьба, — прошептал я ему. — Понимаешь, та девушка только что заснула, и мне не хотелось бы, чтоб… Я тоже переберусь сюда.
— Ладно, — ответил Август. — Я все понимаю. Все мы были молодыми. Мне бы сейчас тридцать два! О господи!
— А сколько тебе? — поинтересовался я.
— Тридцать четыре, — сказал Август.
— Ну, тогда конечно, — сказал я, и не спеша направился к выходу.
Девушки сидели плотным пчелиным роем, положив головы на плечи друг другу; лица у них были добрые и сонные. Они тихо напевали.
— Фатьма заснула? — шепотом спросила Хелла.
— Да, спит.
— Чудесно, — сказала Хелла. Последнее, что запомнилось мне, когда я выползал из палатки, — это спящий Куно Корелли. Он сладко посапывал, задрав вверх холеную шкиперскую бородку.
Светало. Дождь почти прекратился. Кое-где меж кустов колыхались в воздухе тусклые серые клочья, похожие на небольших задумчивых призраков. Я смело нырнул в ближайшие кусты. Опять у меня под ногами трещали сучья, промокшие кеды хлюпали; вскоре я оказался на полянке, где стояла девушка с длинными волосами. В ладонях у нее лежал светлячок. У меня забилось сердце. Заметив меня, девушка с облегчением вздохнула и пошла мне навстречу.
— Я вас искала, — сказала она.
Хотя я почти не сомневался, да, я знал, что сейчас произойдет, и это должно бы меня обрадовать (ах, «обрадовать» — не то слово, и вообще… и вообще сколько уж лет этого не случалось, я от этого изрядно отвык; к тому же я был ужасно влюблен, и это стечение обстоятельств смущало меня), я все же изобразил любезно недоумевающую улыбку.
— Очень сожалею, Тогда, в Доме культуры, я действительно спешил и…
В кустах двигались серые пятна, они становились то больше, то меньше. Чирикнула какая-то птичка. Девушка смотрела на свои сомкнутные ладони, откуда исходил слабый таинственный свет.
— Долгих лет, доброго здоровья и много солнца всем, кто смеет верить в невозможное, даже в сказку, — внятно и быстро сказала девушка тихим голосом. Она откинула с лица длинные темные волосы, до меня донесся легкий приятный запах. Девушка с ожиданием смотрела на меня.
В висках у меня слегка стучало. Давно уже не ощущал я этой боли. Спокойно, неспешно отдалялись от меня полусонное пение девушек, звучавшее неподалеку, хриплый голос Оскара, крики танцующих школьников, спокойно и легко утихало тревожно-сладкое сердцебиение, тускнела мысль о Фатьме, о том, что в понедельник я не отнесу статью в журнал и что отпуск скоро кончится.
— Приветствую тебя, — сказал я затем. — Тебя ждали.
— Меня зовут Марге, — произнесла девушка, опустив светлячка на землю. Я смотрел, как маленький огонек помигал в траве и погас.
— Марге? Красивое имя.
Перед нами бесшумно расступались кусты. Ни один, мокрый листок нас не коснулся.
— Так вот вы какой… — сказала Марге.
— Какой? — спросил я с усмешкой.
— Ну… — она смутилась. — Как бы сказать… точно совершенно обыкновенный человек…
— Но я и есть совершенно обыкновенный человек, Марге. А ты разве необыкновенная?
— Я-то — конечно. Но вы — вы ведь…
— Тсс! — Я поднес палец к губам.
Мы приближались к костру, вокруг которого еще веселилось около десятка неугомонных энтузиастов.
— Тинна очень славный танец, — пели они, кружась в хороводе.
Четверо или пятеро задумчивых молодых людей стояли у костра, мечтательно глядя на пламя. В отсветах огня я узнал одного из них. Это был парень в очках, на котором я остановил свой взгляд в начале беседы в Доме культуры. Его лицо внушало доверие. Теперь парень пристально смотрел на нас. Он был похож на щуплого печального совенка,
— Это мой… друг, — прошептала Марге, опуская глаза. — Он сейчас может бог знает что подумать; Я ведь пропадала весь «вечер и всю ночь, потому что…
— Он хороший?
— Да! — кивнула Марге и добавила с сожалением: — Но слов он не знает. Они его совершенно не трогают. Мне так хотелось, чтобы он знал слова. Я даже сейчас об этом думаю. Может, можно что-нибудь сделать?
— Ну… не знаю. Обычно это невозможно.
Марге замолчала.
Костер остался позади — и костер, и палатки. Мы шли вдоль ровного покатого склона к озеру.
Вдруг Марге остановилась и оглянулась.
Прийт идет за нами, — прошептала она испуганно. — Мастер, он идет за нами… ах, что я наделала, я, наверное, не должна еще вас так называть?
— Вот именно, — сказал я строго. — Меня зовут Кааро. Кааро, ясно? — Однако, заметив испуг девушки, я смягчился.
— Ну ладно, это все формальности. А Прийт сейчас вернется в свою палатку, ляжет спать и к завтрашнему утру забудет о ночных волнениях.
