Геннадий Прашкевич - Великий Краббен
«Смотри у меня, Серп! – грозил я. – Не вздумай выменивать компот на казенные вещи!»
«Ты что, начальник! – хитрил Серп Иванович. – Я гак нашел на отливе. Большой, железный. Через него мы и кушаем сухофрукты!»
Душный, томительный цвел над островом август.
С вечера всходила над вулканом Атсонупури Венера. Семь тонких лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива.
Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб навеса, под которым стоял кухонный стол.
Я отдыхал.
Практически полевой сезон я уже закончил.
Прекрасное чувство хорошо исполненного долга.
«Собаки, говорю, ушли! – бухтел рядом Агафон Мальцев. – Ушли, говорю, собаки. Уши собаки, как без вести!»
«Да оно так и есть, без вести, – лукаво соглашался Сказкин. – У нас вот было, с балкера „Азов“ медведь ушел. Мы его танцевать научили, он с нами за одним столом в чистом переднике сиживал. Чего уж, кажется, надо: плавай по океанам, смотри на мир! Не каждому так везет. Так нет, на траверзе острова Ионы хватились медведя, а его нет. Нет организма! Ушел организм!»
«Вот и я говорю, – недовольно бухтел Мальцев. – Собаки ушли, и ни духу от них, ни слуху!»
«Может, плохо кормил?»
«Ты что? – удивился Агафон. – Я что, дурак, чтобы кормить собак? Собаки должны сами кормиться!»
«Медузами?»
«Зачем медузами? Вон все поляны кишат мышами. Пусть собаки мышкуют. Не маленькие!»
Так они неторопливо вели нескончаемые беседы, жалели исчезнувших собак, гадали о их судьбе, жалостливо поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды, купающейся в заливе.
«Хорошо бы увидеть судно, – мечтал я. – Любое судно. И пусть бы шло оно к Сахалину».
Судно нам было необходимо. Ведь кроме снаряжения мы должны были доставить на Сахалин пять ящиков с образцами – сваренные пемзовые туфы, вулканический песок, зазубренные, как ножи, осколки обсидиана, тяжкие, как мертвая простокваша, обломки базальтов.
Я гордился собранными образцами.
Я гордился: время прошло не зря.
Я гордился: мне есть что показать шефу.
Ведь это шеф в свое время утверждал, что пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере Львиная Пасть, зубчатый гребень которой впивался в выжженное небо совсем недалеко от нашей стоянки. Теперь я гордился: «У меня есть чем утереть нос шефу. Пемзы южного Итурупа выплюнула когда-то на берега именно Львиная Пасть, а не лежащий в стороне полуразрушенный Берутарубе».
Гордясь, я мысленно видел тяжелый огнедышащий конус, прожигавший алым пламенем доисторическое низкое небо, густо пропитанное электричеством. Гордясь, я мысленно видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную пелену пепловых туч, грохот базальтовых масс, проваливающихся в освобожденные магмой полости.
А потом мертвый кратер…
Ободранные взрывом мощные стены…
И доисторические серебристые облака…
У ног Агафона Мальцева привычно, как маяк-бипер, икал транзисторный приемник «Селга».
Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.
Вдруг начинало дуть с гор, приносило запах каменной молотой крошки. За гребнем кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось домой, в город, туда, где всегда найдется настоящее кресло, шкаф с книгами, друзья; где, наконец, темная шапочка пены всегда стоит не над воронками несущегося ручья, а над нормальной кофейной чашкой.
Полный тоски и томления, полный духоты, царящей вокруг, я уходил к подножию вулкана Атсонупури и подолгу бродил по диким улочкам давным-давно брошенного поселка.
Как костлявые иероглифы торчали сломанные балки, в одичавших, заглохших садах яростно рос крыжовник, ягоды которого напоминали выродившиеся полосатые арбузы. За садами темно, душно пах можжевельник, синели ели Глена, пузырились, шурша, кусты диких аралий.
Оттуда, с перешейка, поднявшись на самый его верх, я видел весь залив Доброе Начало, а слева – далекий, призрачный горб горы Голубка.
Но Голубкой гора только называлась.
На самом деле гора ничуть не напоминала голубку.
Гора Голубка напоминала тушу дохлого динозавра.
С мрачных скалистых массивов горы Голубки, как пряди седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады, рассеивавшиеся по ветру.
И весь этот мир был мой!
Радуясь, я повторял: это мой мир!
Радуясь, я повторял: ничего в этом мире не может случиться такого, что не было бы мною предугадано заранее!
Но, как вскоре выяснилось, я ошибался.
Несчастные собаки Агафона Мальцева, ему же принадлежавшая корова – все это было только первым звонком, ибо в тот же вечер, после трагедии, разыгравшейся на берегу, ввалился под наш душный навес не в меру суетливый Серп Иванович Сказкин. Он ввалился, ткнув одной рукой в столб, подпирающий крышу навеса, а другой – в деревянные ящики с образцами, и шумно, и страшно выдохнул:
– Привет, организмы! Рыба!
Тетрадь вторая.
Львиная пасть
Лоция Охотского моря. Игра игр – карты. Желание точности. Русалка – как перст судьбы. Болезни и осложнения. Дорога, по которой никто не холит. Большая пруха. «К пяти вернемся». Плывущее одиноко бревно. Капроновый фал из гречки. Левиафан.
Залив Львиная Пасть вдается в северо-западный берег острова Итуруп между полуостровами Клык и Челюсть. Входные мысы залива и его берега высокие, скалистые, обрывистые, окаймленные надводными и подводными скалами. На 3 кбт от мыса Кабара простирается частично осыхающий риф.
В залив ведут два входа: северо-восточный и юго-западный, разделенные островком Камень-Лев. В юго-западном входе, пролегающем между мысом Клык и островком Камень-Лев, опасностей не обнаружено. Глубины в его средней части колеблются от 46.5 до 100 м. Северо-восточный вход, пролегающий между островком Камень-Лев и мысом Кабара, загроможден скалами, и пользоваться им не рекомендуется.
Август пылал как стог сена.
Сияло небо от звезд. Головней тлела над вулканом Атсонупури Луна.
Когда мне надоедал чай, когда мне надоедали прогулки и беседы с Агафоном и Сказкиным, когда ни работа, ни отдых не шли на ум, когда само время, казалось, останавливалось, я садился за карты.
Нет, нет!
Увлекал меня не пасьянс, не покер, не «дурак», как бы его там ни называли – японский, подкидной, астраханский, малайский; просто я аккуратно расстилал на столике истершиеся на сгибах старые топографические карты, придавливал их кусками базальта и подолгу сравнивал условные линии берегов с тем, что я запомнил во время своих отнюдь не кратких маршрутов.
Мыс Рока…
На карте это крошечный язычок, показанный островом Охотскому морю, а для меня – белые пемзовые обрывы и бесконечный ливень, державший нас однажды в палатке почти неделю. Ливень не прекращался ни на секунду, он шел днем и шел ночью. Плавник пропитался влагой, плавник тонул в воде, плавник не хотел возгораться. Раз в сутки Серп Иванович не выдерживал и бежал на берег искать куски выброшенного штормом рубероида; на вонючих обрывках этого материала мы кипятили чай. Кашляя, хрипя, не желая смиряться со взбесившейся природой, Серп Иванович неуклонно переводил все беседы на выпивку, но делал он это совсем без надрыва, и я гордился Серпом Ивановичем!
