Джоан Виндж - Пешка
— Ч… т… о прои… сходит?
Сел снова; меня мутило. Я понял, почему они не связали меня: не было необходимости, я был в тяжелом похмелье, уж не знаю, что они там мне впрыснули.
Близнецы посмотрели друг на друга и улыбнулись — облегченно, а вовсе не потому, что мой вид их рассмешил. Они осторожно прошли на середину комнаты, словно боялись сделать это прежде.
— Ну вот и хорошо, выродок, — сказал один из них, — тебя хочет видеть шеф. — Они подняли меня и почти поволокли к выходу. Меня стошнило, и я пожалел, что плохо пообедал, потому что мне ужасно захотелось увидеть свой обед на их форменных куртках.
Я находился на борту корабля-разведчика — так мне показалось. В конце концов, им не пришлось тащить меня далеко. Они протолкнули мое тело в дверной проем еще одной каюты и положили на откидную скамейку.
Я ошибся. Это не разведывательный корабль. Это был личный крейсер какой-то шишки из высшего командного состава корпорации…
— Он здесь, сэр. Он в порядке, — сказал один из конвоиров. Поскольку в чрезмерной заботе о моем здоровье их трудно было упрекнуть, я понял: «в порядке» означало, что я не смогу сопротивляться.
Я был не прав… и прав. «Шеф» был не кто иной, как командир Службы Безопасности Центавра. Он наблюдал за мной из дальнего угла комнаты, сидя на покрытом гобеленом откидном кресле за черным кругом стола. Его бритое лицо напоминало лезвие ножа — тонкое, острое, холодное. Высоко на скулах оставались узкие полоски щетины — казалось, что его брови росли вокруг глаз — темных, почти черных. «Шеф» был при полном параде: бронзово-серый шлем с эмблемой Центавра и мерцающими на ней знаками различия, консервативный деловой костюм серого, отливающего серебром твида, пелерина, переливающаяся широкими полосами; от их сияния у меня заслезились глаза. Этот наряд мог означать одно из двух: либо ему нечего было волноваться, либо он хотел произвести на меня неизгладимое впечатление. К чему это могло привести и в том и в другом случае, я не знал.
Он смотрел на меня не мигая, и я отвел взгляд. Казалось, мы находимся внутри воздушного пузыря, летящего в черном сердце космоса. Пузырь имел имя: Монолит. Солнце Монолита смотрело в комнату из огромного иллюминатора; казалось, что оно висит, подрагивая, как светящийся поплавок, прямо у «шефа» над плечом. Что там снаружи, я видеть не мог. Я перевел взгляд на пол и обрадовался: по крайней мере здесь есть ковер. На сапфирно-голубом фоне золотом была вышита эмблема Центавра. Изящно. Я вжался в спинку скамьи, ожидая, пока мой желудок перестанет скакать к горлу и обратно. Затем очень осторожно спросил:
— Что. Вы. Хотите?
— Тебя зовут Кот. Меня — Брэди. — Черные глаза, как камеры, смотрели на меня в упор. — Я командир Службы Безопасности на Транспорте Центавра. Ты понимаешь, что это значит?
Это означало, что в структуре высшего командного состава Транспорта Центавра главнее его никого не было, кроме, может быть, членов координационного совета синдиката. Это означало, что его должность, вероятнее всего, самая ответственная во всей структуре. А также и то, что опаснее врага, чем он, нельзя себе представить. Должно быть, правление послало его за мной. Действительно ли они знали, кто я? Моя паранойя зашевелилась. Я покачал головой, чтобы ответить Брэди. Пот ручьями стекал по бокам, но я замерз, потому что в каюте было прохладно.
— Это значит, что мы не берем кого попало. Это значит, — щека его дернулась, — что нам нужен… — опять судорога, — телепат. — Судорога. — А сейчас объясню зачем.
Меня как обухом по голове ударило; изумление, замешательство, ярость поочередно захватывали меня. Я судорожно выдохнул:
— Нет. — Дотронулся до головы, чувствуя на себе буравящий взгляд Брэди. — Нет. Сделай. Что. Нибудь.
— Наркотик подавляет психическую деятельность. А такая речь — просто неизбежный побочный эффект. Способность понимать сохраняется полностью. Тебе не имеет смысла говорить что-либо, пока я не закончу.
— По… шел к чер… ту. — Я встал, поворачиваясь к выходу. Близнецы загородили дверной проем. Я опять повернулся к Брэди. — Исправь. Мне. Мозги!
Если они знали, кто я, им следовало бы знать и то, что я для них не опасен. Во всяком случае, не опасней, чем любой уличный забияка: я не стал бы убивать их. Но по нервному подергиванию лица Брэди я понял, что он ужасно боится, как боялся бы любой другой. А может, и сильнее, — если вспомнить его «деяния во благо человечества». Обычно чем больше у человека тайн, тем сильнее он ненавидит псионов.
Брэди мотнул головой.
— Правление Центавра возглавляет Харон Та Минг. Он приказал держать тебя под наркотиком.
Та Минг. Я вздрогнул, услышав это имя.
— К черту его тоже, — сказал я, пытаясь скрыть удивление.
Долго — наверное, целую минуту — Брэди грозно смотрел на меня, соображая что-то, — должно быть, чувствуя невидимый кулак Центавра, готовый расплющить нас обоих. Странный взгляд — за свирепым выражением скрывалось что-то еще. Казалось, что его глаза с двойным дном. Что пряталось в глубине, я не знал. Наконец он сказал:
— Я дам тебе антидепрессант, если пройдешь обследование.
Да, провести его не получится.
Мои кулаки сжались и разжались. Наконец я кивнул и сел. Один из службистов подошел и накинул мне на голову сетку серебристых проводов. Я вздрогнул и закрыл глаза: сетка неприятно пощипывала кожу, словно по лицу ползали сотни насекомых. Я едва удерживался, чтобы не сорвать ее; тем, кто проверял в первый раз, пришлось меня связать. По крайней мере, сейчас я знал, что будет дальше. С тех пор, как я убил человека, я прошел через столько разных тестирований и лечебных процедур, что сжился с этими проверками. Я стиснул зубы, стараясь не сопротивляться, но сдержаться не мог, будучи не в состоянии заглушить слепой инстинкт, когда запустили тест: казалось, что мою голову точат черви, в то время как где-то сканер выплевывал на экран бесполезную модель искалеченного мозга.
Проверка заняла меньше минуты, а показалось — прошло лет сорок. Сетка упала мне на колени, я отшвырнул ее, чуть не плюнув вслед.
Брэди пристально смотрел сквозь меня. Я оглянулся, но, кроме стены, ничего там не было.
— Она права, — пробормотал он. — Состояние среза… Ну… убедись сам. — Глаза-камеры снова зафиксировались на мне.
Я не заметил, чтобы он пошевелился, но солнце за его плечом неожиданно исчезло, а на его месте, занимая почти всю стену, засверкал красными, голубыми и зелеными полосами мой профиль. Вся информация была выведена в значках, чтобы было понятно даже тем, кто туго соображает. Я уставился на мертвую, искалеченную зону, которая и превратила меня в мою собственную тень, в призрак; твердолобый — так в Куарро окрестили тех, у кого по разным причинам не работали мозги. Я сам возвел эту стену и уже не мог ее разрушить.
