Герберт Уэллс - Самовластие мистера Парэма
— Мы поедем с лордом Тримейном играть в теннис, — хором объявили хорошенькие племянницы.
«Неужели это лорд Тримейн!» — подумал мистер Парэм и, заинтересовавшись, снова поглядел на толстяка. Как-никак бывший член Центрального суда по уголовным делам.
— Если после такого завтрака он станет играть в теннис тяжелыми мячами и тяжелой ракеткой, его хватит удар, — сказал сэр Басси.
— Вы не знаете, сколько пищи я способен поглотить, — ответствовал шарообразный джентльмен.
— Выпейте коньяку, Тримейн, выпейте основательно, — предложил сэр Басси.
— Коньяк, — сказал Тримейн проходящему мимо слуге, — двойную порцию коньяка.
— Откройте для его светлости бутылку повыдержаннее, — распорядился сэр Басси.
Итак, это и в самом деле лорд Тримейн! Но как его разнесло! Мистер Парэм уже преподавал в университете, когда впервые увидал лорда Тримейна, на редкость стройного юношу. Он появился в университете, а потом был отчислен. Но то недолгое время, что лорд пробыл в его стенах, он вызывал всеобщее восхищение.
Племянницы с Тримейном отбыли, и сэр Басси подошел к мистеру Парэму.
— Вы заняты сегодня днем? — спросил он.
У мистера Парэма не было никаких неотложных дел.
— Поедемте поглядим картины, — предложил сэр Басси. — Есть у меня такое желание. Не возражаете? Вы как будто знаете в них толк.
— Картин такое множество, — с любезно-снисходительной улыбкой ответил мистер Парэм.
— Мы поедем в Национальную галерею. И к Тейту, пожалуй. Академия[1] тоже еще открыта. А если понадобится, и к торговцам заглянем. В общем, осмотрим все, что успеем до вечера. Я хочу получить общее представление. И послушать, что вы обо всем этом скажете.
Пока «роллс-ройс» стремительно и плавно мчал их на запад по оживленным улицам Лондона, сэр Басси пояснил, чего, собственно, он хочет.
— Хочу поглядеть на эту самую живопись, — сказал он, подчеркнув слово «поглядеть». — Про что она? И для чего? Откуда она пошла? И какой в ней толк?
Уголок рта у него опустился, и он вперил в лицо собеседника странный взгляд — враждебный и вместе с тем просительный.
Мистер Парэм предпочел бы заранее подготовиться к этой беседе. Он не повернул головы, предоставив сэру Басси созерцать свой профиль.
— Что есть искусство? — произнес он, стараясь выиграть время. — Сложный вопрос.
— Не искусство, просто картины, — поправил сэр Басси.
— Это и есть искусство, — возразил мистер Парэм. — Искусство по самой природе своей. Единое и неделимое.
— Поди ты, — негромко вымолвил сэр Басси и весь обратился в слух.
— Это своего рода квинтэссенция, я полагаю, — пустил пробный шар мистер Парэм. Он неопределенно повел рукой — за эту привычку студенты в свое время дали ему пренеприятное и несправедливое прозвище «Пятерня». Ибо на самом деле руки у него были на редкость хороши. — Художник как бы делает выжимку красоты и прелести из жизненного опыта человека.
— Вот это мы и посмотрим, — перебил его сэр Басси.
— И запечатлевает это. Сохраняет для вечности.
Поразмыслив, сэр Басси снова заговорил. Говорил он так, словно поверял мысли, которые давно уже его мучили.
— А эти художники нам малость не втирают очки? Я подумал… на днях… вот когда вы говорили… Просто пришло в голову…
Мистер Парэм покосился на него.
— Нет, — сказал он неторопливо и рассудительно, — не думаю, чтобы они втирали нам очки . — Последние слова он слегка подчеркнул, чуть-чуть, так что сэр Басси и не заметил.
— Ладно, поглядим.
Так странно начался этот странный день — день в обществе варвара. Но бесспорно, как выразился Себрайт Смит, этот варвар был «одним из наших завоевателей». От этого варвара нельзя просто отмахнуться. У него хватка бульдога. Мистер Парэм был застигнут врасплох. Чем дальше, тем больше он жалел, что не имел возможности заблаговременно подготовиться к навязанной ему беседе. Тогда он заранее подобрал бы картины и показал их в надлежащем порядке. А теперь пришлось действовать наудачу, и вместо того, чтобы вести бой за искусство, за его волшебство и величие, мистер Парэм оказался в положении полководца, вынужденного сражаться с врагом, который уже ворвался в его лагерь. Где уж тут излагать свои мысли стройно и последовательно.
Насколько мог понять мистер Парэм по отрывочным и безграмотным речам сэра Басен, он был настроен пытливо и недоверчиво. Он оказался человеком крайне неразвитым, но обладал при этом недюжинным природным умом. Как видно, на него произвело впечатление, что все умные люди, люди со вкусом глубоко чтят имена великих живописцев, и он не понимал, почему их вознесли так высоко. И хотел, чтобы ему это объяснили. Его явно одолевало любопытство. Сегодня его занимали Микеланджело и Тициан. А завтра, быть может, он станет расспрашивать о Бетховене или Шекспире. Авторитеты не внушали ему никакого почтения, он их не признавал. О величии искусства с ним приходилось говорить так, словно оно не заслужило признания и восторгов многих поколений.
Сэр Басси так уверенно и стремительно поднялся по лестнице Национальной галереи, что мистеру Парэму подумалось, уж не побывал ли он здесь раньше. Первым делом он направился к итальянцам.
— Ну, вот и картины, — сказал он, проносясь по залам, и немного замедлил шаг лишь в самом большом. — Очень даже интересные и занятные. Почти все. Многие очень ярки. Могли бы быть и поярче, но глаз, по-моему, ни одна не режет. Эти ребята, видно, малевали в свое удовольствие. Все это так. Я бы не прочь понавешать их в Карфекс-хаусе, да и сам бы не отказался немного помахать кистью. Но когда меня начинают уверять, будто тут кроется что-то еще, и эдак молитвенно понижают голос, словно эти самые художники знают что-то особенное о царствии небесном и теперь открывают нам секрет, тут я вас не понимаю. Хоть убей, не понимаю.
— Но посмотрите хотя бы на эту картину Франчески, — сказал мистер Парэм. — Какое очарование, какая нежность… она поистине божественна.
— Очарование, нежность! Божественно! Да возьмите вы весенний день в Англии, или перышки на груди фазана, или краски на закате, или кувшин с цветами на окошке в утреннем свете. Уж, конечно, все это в сто раз очаровательней и нежней и все такое прочее, чем этот — этот маринованный хлам.
— Маринованный! — Мистер Парэм был сбит с ног.
— Ну, маринованная прелесть, — вызывающе сказал сэр Басси. — Маринованная красота, если угодно… А очень многое и не так уж красиво и не так уж расчудесно замариновано. А все эти Мадонны, — продолжал пинать поверженного мистера Парэма сэр Басси, — они по доброй воле их рисовали или их заставляли? Да кому это понравится женщина, когда она вот этак восседает на троне?
